Семен Гейченко - Пушкиногорье
Когда все кончилось и я прошелся по парку и рощам заповедника, я завыл как собака, почуявшая покойника. Но в Тригорском, Петровском и Святогорье все обошлось благополучно.
Я побежал в райком КПСС, райсовет; турбазу. Всюду стал взывать о помощи.
Накупил пил, ножовок, топоров, шпагата. Работа закипела в хорошем темпе. Да скоро порядок не наведешь. Уж больно большого масштаба лихо!
Я вел записи о тех днях.
Утром 14 мая, когда в Михайловском было серое-серое небо, и моросил настоящий осенний дождь, я проходил по опушке рощи, лежащей на северной окраине поляны, на которой устраиваются наши народные Пушкинские праздники, и вдруг услышал диво дивное — пел соловей. Вот смельчак! Хотя и то нужно сказать — по моим многолетним фенологическим наблюдениям, воловьи прилетают в Михайловское вместе с ласточками. Это обычно бывает между 10 и 20 мая.
Со дня окончания снеголома, то есть 11 мая, в заповеднике идут почти беспрерывно дожди. Холодно. На Сороти, в прудах и озерах вновь начала резко подниматься вода. По всему видно — быть у нас второму весеннему половодью!
А 15 мая пришло солнышко, тишина, теплая благодать. Уже вторая неделя пошла этой благодати! Вот как хитро и мудрено все устроено в природе.
А сегодня утром, против всех ожиданий, в Михайловском был заморозок. Записываю этот день — 16 июня. Накануне вообще была сплошная осень, шли холодные дожди, куда холоднее, чем на картине художника Попкова… А вообще — ур-ра!
Октябрь. За прошедшие 130 дней — более 110 дней шли дожди. Последнюю неделю дождь льет круглосуточно. В лесах, парках, на лугах, дорогах, дорожках всюду вода, лужи.
Сороть разбухла, вышла из берегов и утонула в озерах, и все это превратилось в «окиян-море». Пришло новое половодье, куда мощнее, чем весеннее. С 1 октября пришлось приостановить работы по очистке озера Маленец. Листья на деревьях стали очень тяжелыми, стали отрываться от стволов сучья, а кое-где попадали и сами деревья. Несколько большие стволов и древних дубов и лип упало в заповедных парках. Среди них старинный дуб в «часах» тригорского парка и ганнибаловская липа в Петровском. Очень много покалечено в садах фруктовых деревьев.
Большой урожай яблок, созревание их шло долго. Некоторые сорта созрели буквально на днях. Яблоки водянистые, тяжелые, они стали ломать деревья.
Дожди, дожди…
Каждый входящий в дом приносит с собою от 200 до 500 граммов воды. В музеях началась водяная карусель. Сырость. Появилась плесень на экспонатах… Поэтому пришлось сократить в особо дождливые дни маршруты экскурсий по музеям. А в дни проливного дождя закрывать дом-музей в Михайловском совсем. Комнаты маленькие, ковровые дорожки сразу делаются мокрыми… А созданное за долгие годы хранить надо…
Но этими бедами год не закончился. В декабре ударили сильные морозы, доходившие местами до 50 градусов, нанесли страшный ущерб садам и паркам. Они искалечили многие деревья, в особенности старые дубы, клены, ясени и декоративный кустарник — сирень, жасмин, шиповник, барбарис, акации, боярышник. Как ни странно, меньше всего пострадала липа. Особенно сильно были покалечены фруктовые сады Михайловского, а в них деревья, которым по пятьдесят и более лет. Все фенологические процессы у деревьев сильно запоздали. Слабо пробуждались почки, не было молодых побегов. Деревья стояли голые.
Чтобы вернуть пострадавшим растением силу, их нужно было прежде всего обеспечить влагой. Особенно грустно было смотреть на старинный вяз на дерновом круге перед домом поэта, на «Дуб уединенный» и другие древние дубы в Тригорском, которым было 400–500 лет! Уже начинался июнь, все вокруг зазеленело, а «патриарх лесов» не подавал признаков жизни. И невольно думалось: неужели пришел конец самому старому, самому величавому древу пушкинской земли?
Но мы не теряли надежды на то, что дыхание все же к нему придет.
Средства, которые рекомендуют в этих случаях, известны: больше воды, больше удобрений. Две наши машины — поливочная и пожарная — с утра, до вечера курсировали между рекой Соротью и парком, лили воду к подножию ствола, на крону — тысячи ведер ежедневно, — с перерывами день-два. Кормили его химикатами, особенно обильно конским навозом.
И чудо свершилось. Дуб вновь ожил, проснулись его запасные почки, зазвенела крона, вернулась краса легендарного дерева.
Видя эту нашу заботу, многие экскурсанты и туристы стали объявлять себя нашими помощниками. При входе на усадьбу Михайловского нами был поставлен щит с надписью:
«Дорогой паломник!
Возьми ведро и принеси воды из пруда и полей какое-нибудь дерево или куст!»
Рядом со щитом были поставлены ведра… Тысячи людей отозвались на этот призыв.
И вот результат — вновь зазеленели кусты сирени, орешника, яблони и груши. Вновь пришли в пушкинские сады и парки красота и великолепие.
Часть четвертая
Гром выстрела на Черной Речке
Как-то меня пригласил в гости поэт Николай Доризо и познакомил со своей трагедией в стихах «Третья дуэль». А потом, через совсем непродолжительное время, я с повышенным интересом прочитал ее в шестом номере «Нового мира» (1983 г.). Хорошо, что она появилась именно в этом журнале — еще одно свидетельство нашего общего внимания к любимому Пушкину.
В своей поэме Доризо рассказывает о роковом возмездии, о трагедии, которая вошла в дом убийцы Пушкина — Дантеса. Его родная дочь Леония Шарлотта, в которой заговорила русская кровь ее матери, родной сестры жены Пушкина блестяще изучив русский язык, посвятила всю свою жизнь памяти великого русского поэта. Леония знала наизусть все главные пушкинские шедевры. В ее комнате висел портрет Пушкина, висел как икона, перед которой она молилась. Она не звала отца иначе как «убийцей».
В Леонии Шарлотте сказались многие черты русского характера. И это понятно. Помимо того, что у нее была русская мать, сам Дантес по линии своей матери был внуком графини Елизаветы Федоровны Варцлебен, бывшей замужем за графом Александром Семеновичем Мусиным-Пушкиным (1730–1817). Он приходился шестиюродным братом Надежде Платоновне Мусиной-Пушкиной, которая, как мы знаем, была бабушкой Н. Н. Гончаровой, жены А. С. Пушкина.
Родство Пушкиных с Мусиными-Пушкиными — родство кровное, хотя и весьма отдаленное по общему предку.
Доризо дал правдивый портрет Леонии, ведь она умерла от горя, потеряв рассудок….
Какое горе и какое торжество?
Да, торжество божественного гения
К ней, бедной, снизошло как волшебство,
Нет, не безумство, а, скорей, прозрение.
Доризо вспоминает слова М. Ю. Лермонтова из его стихотворения «Смерть поэта».
