Семeн Бронин - История моей матери. Роман-биография
Рене принимала справедливость его слов, но ничего не могла с собой сделать. Она была готова отдать все на алтарь партии и отечества — только не себя самое: не свою личность и привычки.
— Я это все понимаю, но не могу с собой справиться. Заставить себя.
— Что ты не можешь себя заставить?
— Повторять, как попугай, за другими.
Фоше засмеялся, а Дорио уставился на нее.
— Да?! А что ты тогда делаешь в рабочем движении? Тут все только этим и занимаются… Она в деле хороша, а не на словах, — сказал он Фоше. — Дела у нее лихие — дай бог всякому: что с плакатами, что с этим полоумным философом. Находит на нее, что ли?
— Я с самого начала сказал, что ей нелегалкой надо быть, — сказал Фоше.
— Нелегалка — это угодить в пасть русским. А я этого и врагу не посоветую. Если у нас будет что-нибудь со временем — тогда другое дело.
Всего этого Рене не поняла и глянула вопросительно.
— Не понимаешь? Пойми для начала, что мы все твердим свои уроки под подсказку. Так оно проще и надежнее.
— А что за нелегальная работа? — Единомыслие, видимо, не устраивало ее.
— Много будешь знать, скоро состаришься… Расскажу как-нибудь, в других обстоятельствах. В ресторане каком-нибудь. Не хочешь?.. — Фоше засмеялся и отсел подальше, чтоб не присутствовать при назначении свидания, но слушал со стороны, чем оно кончится.
С его помощью Рене поняла, о чем идет речь. Она глянула мельком на крупное, массивное, лобастое лицо Дорио, ставшее вдруг чувственным и напряженно застывшее в ожидании ответа, и отказалась от более близкого знакомства с ним — даже на таких заманчивых условиях:
— Нет, наверно. Про нелегальную работу послушать, конечно, интересно, но не на таких началах.
Фоше снова засмеялся, а Дорио отступился от нее и выглядел при этом не слишком разочарованным. Это был пробный шар с его стороны. Он и прежде испытывал сомнения на ее счет, теперь же окончательно в них утвердился: Рене была слишком для него независима и самостоятельна.
— И правильно. Нечего в омут бросаться. Ни со мной, ни с русскими… Вернешься в свой район?
— Вернусь.
— Что там интересного?
— Занимаемся философией. Кружок организовали.
— Это важно очень, — иронически признал Дорио. — И много желающих?
— Пока четверо. Но все хорошие ребята.
— Да уж наверно. Учатся бесплатно и к плохим приятелям не ходят. Матушки должны быть в восторге, — и отпустил ее восвояси…
На следующий день Рене вызвали с урока к директрисе — она должна была объяснить причину новой неявки на уроки. Она подала врачебное свидетельство. Директриса, дама из высшего общества, потомственная аристократка, мирилась со многим, ко всему относилась если не снисходительно, то невозмутимо и прощала, с высоты своего положения, разные грехи, но в этот раз решила проучить зарвавшуюся казенную ученицу: она терпеть не могла липовых документов. Впрочем, против бумаги и она не могла ничего сделать. Она скользнула взглядом по представленной справке, распознала в ней ложь, нетерпеливо ерзнула на стуле, поднялась.
— Уже выздоровела?.. — И пообещала: — Я ведь проверю.
— Там все в порядке, — посочувствовала ей Рене, предупреждая ненужные хлопоты.
— Ну да. У вас же и доктора свои, и священники… Ладно. Иди. Добром это все равно не кончится…
Воскресная демонстрация состоялась. Рене шла рядом с Дуке в группе представителей девятого района. Сен-денисты возглавляли колонну и защищали ее с флангов. Дорио шел на острие шествия. Он еле поздоровался с Рене, прошел мимо. Дуке увидел это:
— Что это он? Поругались?
— Ну да. Не так выступила. Сказала лишнее.
— А он всегда лучше всех все знает. А если кто говорит лишнее, так это он и никто больше! Мелет — что, сам не знает! Нет такой тайны, которую бы он не выболтал на первом же перекрестке! — Дуке отомстил таким образом Дорио за недавнее унижение…
Были столкновения и стычки с полицией, но все кончилось благополучно. Новых арестов не было: полиции был отдан приказ не обострять отношений с рабочими пригородами. Народ разошелся довольный: и силу свою показали, и домой вернулись целыми и невредимыми.
14
При районной комсомольской организации и в самом деле возникло нечто вроде постоянной философской секции. Завсегдатаями в ней были Алекс, Люк и Бернар: последний еще и получал деньги как сторож и занимался поэтому с особенным прилежанием. Люк оказался совершенно не способен к учебе, но это не мешало ему посещать занятия наравне с прочими. Рене все еще считала Мишеля членом группы, но тот после конгресса перестал ходить к ним: видно, и вправду испугался. Рене была в этом обществе солнцем, вокруг которого вращались планеты-юноши. Они были влюблены в нее, но почитали ее особым образом: это был ритуал поклонения, не претендовавший на обладание предметом обожания. Женщины, становящиеся во главе мужчин, должны быть к этому готовы. Если, конечно, они не Екатерины Великие.
Алекс был задумчивый голубоглазый юноша сосредоточенного вида. Он работал помощником типографа и жил с матерью. Заветной его мечтой было сдать экстерном на бакалавра и стать учителем, каким был его отец, рано умерший от чахотки, или, на худой конец, — киномехаником. Препятствием и к тому и к другому была неспособность Алекса к философии, которую надо было сдавать в обоих учебных заведениях.
— Вот Гегель. Великий, наверно, человек, но ничего не понимаю, что он пишет. Вчера «Феноменологию духа» читал. Один абзац за час осилил и все равно ни черта не понял. Рене хоть бы помогла.
— Я тоже в Гегеле не сильна. Это не мой автор. Мишель мог бы помочь, он во всем этом как рыба в воде плавает.
— Мишеля не надо. — Алекс недолюбливал сына философа: как и всю философию в целом. — Сама попробуй. Ты объясняешь лучше, доходчивее. Ты вообще класс, а не девушка. Я других таких не видел. Так, Люк?
Люк согласился. Они оба: и Люк и Бернар — со всем соглашались, но каждый по-своему: Бернар невпопад, некстати и рассеянно, словно его всякий раз застигали вопросами врасплох, а Люк в охотку и с неизменным удовольствием — этот всегда был готов пойти друзьям навстречу, услужить и едва ли не пожертвовать собою. В философию он и не пытался вникнуть, но ему доставляло удовольствие смотреть, как ею занимаются другие: он опекал Алекса и не меньше, чем тот, хотел, чтобы он стал учителем.
Рене пришлось взяться за не любимого ею Гегеля. Впрочем, это нужно было ей самой: впереди был последний год лицея, именуемый философским.
— Давай почитаем. Ты взял с собой книжку?
— Взял, конечно. Вот здесь. Где отчеркнуто.
