Павел Нерлер - Слово и «Дело» Осипа Мандельштама. Книга доносов, допросов и обвинительных заключений
Стихотворение «Холодная весна» отображает отрицательное отношение МАНДЕЛЬШТАМА к ликвидации кулачества на Кубани и Украине.
Стихотворение «Мы живем» является к.-р. пасквилем на тов. СТАЛИНА.
В своих показаниях обвиняемый МАНДЕЛЬШТАМ говорит о стихотворении «Мы живем» как о гнусном к.-р. и клеветническом пасквиле, в котором cконцентрированы социальный яд, политическая ненависть и презрение к тов. СТАЛИНУ.
После Октябрьской Революции МАНДЕЛЬШТАМ опубликовал в «Воле народа» стихотворении «Керенский», в котором идеализирует Керенского, называя его птенцом Петра, а Ленина – временщиком.
Стихи распространялись МАНДЕЛЬШТАМОМ среди литераторов Ленинграда и Москвы.
За распространение к.-р. стихотворений МАНДЕЛЬШТАМ осужден Особым Совещанием при Коллегии ОГПУ 26/V–34 г. по 58/10 ст. УК.
(Сл‹едственное› дело № 4108, арх. № 604671)
Опер. Уполном‹оченный› УСО ГУГБ: А. Кравцов (Кравцов)
ЦА ФСБ. Следственное дело Р-33487 (Мандельштам О.Э.). Л. 40–41. Л. 42–43 – копия этой справки, лл. 44–49 – по три экземляра копий, сделанных со стихотворений «Мы живем, под собою не чуя страны…» и «Холодная весна. Бесхлебный, робкий Крым…», которые находятся в деле Мандельштама 1934 г.О.Э. Мандельштам. Воронеж, 1936 (Мандельштамовское общество)
Управление НКВД по Ленинградской области, Главное управление государственной безопасности НКВД СССР (1937–1938 гг.):
«Призывом к террору были и стихи Мандельштама…»
Вернувшись из ссылки в Москву (точнее, в ее застоверстную зону), О.М. оставил за спиной в Воронеже своего рода угрозу с юга. Между тем не менее грозная опасность надвигалась на О.М.еще и с северной стороны – из Ленинграда.
Отзываясь на ситуацию в стране, питерские чекисты работали не покладая рук, и в результате «Большой террор» в исполнении «Большого дома» оказался в северной столице особенно большим (что, впрочем, традиционно). Как и во всей стране, в ходу здесь был оксюморон «право-троцкизм».
Осенью 1937 года чекисты «раскрыли» (читай: сфабриковали) огромный и разветвленный право-троцкистский заговор писателей под руководством Н. Тихонова и И. Эренбурга с целью убийства И.В. Сталина. Велика же была травма, нанесенная чекистскому сознанию питерским поэтом Леонидом Канегиссером, действительно убившим питерского чекиста Моисея Урицкого в 1918 году!
Примечательно, что сами Тихонов и Эренбург никак не пострадали, а вот по тем, кем они якобы «руководили», каток репрессий проехался вовсю[333].
Но сначала – печальная хроника. Аресты по этому делу растянулись на девять месяцев. Первым – на рассвете 20 июля 1937 года – был арестован Николай Олейников[334]. Вторым – спустя почти три месяца! – Бенедикт Лившиц: 26 октября 1937 года[335]. Еще через два дня – 28 октября – И.А. Лихачев. Затем – Валентин Стенич: за ним пришли 14 ноября 1937 года[336].
Всех остальных брали в 1938 году: 4 января – В.А. Зоргенфрея[337], 10 января – поэта С.М. Дагаева[338], в ночь с 3 на 4 февраля – Ю.И. Юркуна[339], 5 февраля – Г.О. Куклина[340], 11 февраля – Ю.С. Берзина[341], 14 февраля – Д.И. Выгодского[342], 15 февраля – А.М. Шадрина[343], 19 марта – Н.А. Заболоцкого[344], 20 марта – Е.М. Тагер[345] и 23 апреля – А.А. Энгельке[346].
У этого сугубо ленинградского дела была солидная московская подкладка. Начать с того, что москвичом был один из «руководителей» заговора – Эренбург (даром что пропадал в Париже). На допросе, состоявшемся 25 ноября 1937 года, В. Стенич прямо «сказал», что их группа носила смешаный московско-питерский характер и «объединяла наиболее реакционную часть литературных работников, враждебно настроенных к советской власти. В нее входили Олеша, Никулин, Дикий, Бенедикт Лившиц, Николай Чуковский и я». Он признал, что разговаривал в ресторане о политике с Олешей, вызывавшемся лично убить Сталина[347].
Постепенно в протоколах начало мелькать и имя О.М.[348] Впервые – 11 января 1938 года, во время второго допроса Лившица, когда он, называя немало имен, раскрывал «механизм» писательской контрреволюционной организации, направляемой из Парижа Кибальчичем (Виктором Сержем)[349]. Свою «активную троцкистскую деятельность» Кибальчич развернул еще в период 1929–30 гг., «устанавливая связи с наиболее реакционной частью ленинградских писателей»[350].
Весьма существенно, что и сам Кибальчич на собственном допросе от 7 марта 1933 года, будучи спрошен следователем о своих литературных связях, сказал:
Знаю многих писателей в Москве и Ленинграде. Почти ни с кем не встречаюсь регулярно. Среди писателей, более близких моих знакомых: Н.Н. Никитин (встречались часто в 1929–30 гг., теперь реже, даже редко); Б.К. Лившиц, с которым меня сближает его хорошее знание французского языка; К. Федин, Б. Пильняк, О.Э. Мандельштам, Б.М. Эйхенбаум, К.А. Большаков – со всеми встречи теплые, дружеские, но редкие.[351]
Аттестуя Л.М. Эренбург «троцкистским эмиссаром», напрямую связанной с Кибальчичем, Лившиц помянул и О.М.:
Уже первая встреча с ней в 1935 г., с глазу на глаз, убедила меня в том, что я имею дело с человеком антисоветски настроенным. Ее возмущало отношение советской власти к писателям, в частности, «расправа» с Мандельштамом (он был тогда арестован и выслан за контрреволюционную деятельность). Она очень горячо говорила о том, что «у вас в СССР никто не может выражать откровенно своих мыслей».[352]
Отвечая на вопрос следователя о террористическом характере их (то есть заговорщицкой) организации, Лившиц сказал:
Призывом к террору были и стихи Мандельштама, направленные против Сталина, а также те аналогии, которые я проводил, сравнивая наши годы с 1793 годом и Сталина с Робеспьером.
В 1937 году у меня дома собрались Тихонов, Табидзе, Стенич, Юркун, Л. Эренбург и я[353] . За столом заговорили об арестах, о высылках из Ленинграда. Тициан Табидзе сообщил об аресте Петра Агниашвили, зам. пред‹седателя› ЦИК Грузии, близко связанного с Табидзе. Далее разговор перешел к аресту Мандельштама, которого Табидзе также хорошо знал. Тихонов сообщил, что Мандельштам скоро должен вернуться из ссылки, так как заканчивается срок, на который он был осужен.[354]
