Светлана Алексиевич - Цинковые мальчики
- Ты холостяк.
Собирался как в командировку. С чем ехать? Никто не знал. "Афганцев" у нас еще не было. Кто-то посоветовал взять резиновые сапоги, за два года они ни разу мне не пригодились, в Кабуле оставил. Из Ташкента летели на ящиках с патронами. Приземлились в Шинданде. Царандой, их милиция, с автоматами нашими времен Великой Отечественной войны, наши и их солдаты - грязные, линялые, как из окопов вылезли. Резкий контраст тому, к чему привык в Чехословакии. Грузят раненых, у одного в животе осколок. "Этот не жилец, по дороге умрет", - услышал от вертолетчиков, которые привезли их с застав. Ошеломило спокойствие, с каким говорили о смерти.
Это, может быть, самое непостижимое там - отношение к смерти. Вот опять, если всю правду... Это невозможно... То, что здесь немыслимо, там буднично. Убивать страшно и неприятно. Но очень скоро начинаешь думать, что в упор убивать страшно и неприятно, а вместе, в массе - азартно, иногда я видел, даже весело. В мирное время оружие стоит в пирамиде, каждая пирамида на отдельном замке, оружейная комната на звуковой сигнализации. А тут оружие постоянно при себе, к нему привыкаешь. Вечером с кровати стреляли из пистолета в лампочку: лень вставать, выключить свет. Одуревши в жару, разряжали автомат в воздух, хоть куда-нибудь... Окружаем караван, караван сопротивляется, сечет из пулеметов... Приказ: караван уничтожить... Переходим на уничтожение... Над землей стоит дикий рев раненых верблюдов... За это, что ли, нам вручали ордена от благодарного афганского народа?!
Война - это война, надо убивать. Нам что - боевое оружие вручили в "Зарницу" играть с братьями по классу? Тракторы, сеялки там, что ли, ремонтировать? Нас убивали, и мы убивали. Убивали, где могли. Убивали, где хотели. Но это не та война, которую мы знали по книгам, фильмам: линия фронт, нейтральная полоса, передовая... Киризная война... Киризы - подземные ходы, проделанные когда-то для орошения... Люди возникают из них днем и ночью, как призраки... С китайским автоматом, с камнем в руке. Не исключено, что недавно с этим призраком торговался в дукане, а тут он уже за гранью твоего сочувствия. Только что он убил твоего друга, вместо друга лежит кусок мяса. Последние его слова: "Не пишите моей матери, заклинаю вас, чтобы она ничего не узнала..." А ты, шурави, ты, советский, за гранью его духа, сочувствия. Твоя артиллерия разметала его кишлак, и он почти ничего не нашел ни от матери, ни от жены, ни от детей. Современное оружие увеличивает наши преступления. Ножом я мог бы убить одного человека, двух... Бомбой десятки... Но я военный человек, моя профессия - -убивать... Как там в сказке? Я - раб волшебной лампы Аладдина... Так я - раб Министерства обороны. Куда прикажут, туда я и буду стрелять. Моя профессия - стрелять...
Но я не ехал туда убивать, не хотел. Как это получилось? Почему афганский народ принял нас не за тех, кем мы были на самом деле? Бачата стоят в резиновых калошах на богу ногу на морозе, и наши ребята отдают им свои сухпаи. Я это видел своими глазами. Подбегает к машине оборванный мальчишка, он ничего не просит, как остальные, он только смотрит. У меня было в кармане двадцать афгани, я их ему отдал. Он как стал на колени в песок, так и не встал, пока мы не сели в бэтээр, не отъехали. А рядом другое... У мальчишек-водоносов наши патрули обирали деньги. Что там за деньги? Копейки. Нет, я туда даже туристом не хочу. Никогда не поеду. Я же вам сказал: правда слишком страшная, правды не будет. Она никому не нужна. Ни вам, кто здесь был. Ни нам, кто там был. Вас было больше, вы молчали. Дети наши вырастут и будут скрывать, что мы там были.
Встречал самозванцев: я , мол, из Афгана, да мы там, я там...
- Где служил?
- В Кабуде...
- Какая часть?
- Да я - спецназ...
На Колыме, в бараках, где держали сумасшедших, кричали: "Я - Сталин". А теперь нормальные парни заявляют: "Я - из Афгана". В сумасшедший дом забирал бы их...
Я вспоминаю один. Выпью. Посижу. Люблю песни "афганские" послушать. Но один. Это было... Эти странички... Хотя они и замаранные... Никуда от них не уйти... Собираются вместе молодые... Они обозленные, потому что никому здесь не нужны. Им трудно себя найти, обрести вновь какие-то моральные ценности. Один мне признался: "Если бы я знал, что мне ничего не будет, мог бы человека убить. Просто так. Ни за что. Мне не жалко". Был Афганистан, теперь его нет. Не будешь всю жизнь молиться и каяться... Я жениться хочу... Сына хочу... Чем быстрее мы замолчим, тем лучше для всех. Кому эта правда нужна? Обывателю! Чтобы он плюнул нам в душу: "Ах, сволочи, там убивали, грабли, и здесь им льготы?" И мы одни останемся виноватые. Все, что пережили, будет зря.
Зачем-то же все это было? Зачем?
В Москве на вокзале пошел в туалет. Смотрю: туалет кооперативный. Сидит парень, рассчитывает. Над головой у него вывеска: "Для детей до семи лет, инвалидов и участников Великой Отечественной войны, воинов-интернационалистов - вход бесплатный".
Я опешил:
- Это ты сам сообразил?
Он с гордостью:
- Да, сам. Предъяви документ и проходи.
- У меня отец всю войну прошел, и я два года чужой песок глотал, чтобы у тебя помочиться бесплатно?
Такой ненависти, как к этому парню, у меня в Афгане ни к кому не было... Решил нам заплатить..."
Старший лейтенант, начальник расчета.
"Прилетела в Союз в отпуск. Пошла в баню. Люди стонут на полках от удовольствия, мне показалось - стоны раненых.
Дома скучала по друзьям из Афганистана. А в Кабуле уже через несколько дней мечтала о доме. Родом я из Симферополя. Окончила музыкальное училище. Счастливые сюда не едут. Здесь все женщины одинокие, ущемленные. Попробуйте прожить на сто двадцать рублей в месяц - моя зарплата, когда и одеться хочется, и отдохнуть интересно во время отпуска. Говорят: за женихами, мол, приехали? Мне тридцать два года, я ода.
Тут узнала, что самая жуткая мина - "итальянка". Человека после нее в ведро собирают. Пришел ко мне парень и рассказывает, рассказывает. Я думала, он никогда не остановится. Я испугалась. Он тогда: "Вы извините, я пошел..." Незнакомый парень... Увидел женщину, захотел рассказать... У него на глазах друг в разделанную тушу превратился... Я думала, он не остановится. К кому он пошел?..
У нас тут два женских общежития: одно прозвали "Кошкин дом" - там живут те, кто два-три года в Афганистане, другое "Ромашка", там новенькие, еще как бы чистенькие: любит, не любит, к сердцу прижмет, к черту пошлет. В субботу - солдатская баня, в воскресенье - женская. В офицерскую баню женщин не пускают... Женщины грязные... И эти же офицеры обращаются к нам за одним... На стенках фотографии детей, жен... Они нам их показывают...
Начинается обстрел... Эрес летит, этот свист... Внутри что-то обрывается... Болит... Ушли на задание два солдата и собака. Собака вернулась, а их нет... Тут все воюют. Кто ранен, ко болен. Кто в душу ранен. Целых нет. Начинается обстрел... Мы бежим в щели прятаться... А афганские дети пляшут на крышах от радости. Тут нельзя целым остаться... Везут нашего убитого. Дети танцуют и поют. Мы им подарки в кишлаки привозим... Муку, матрацы, плюшевые игрушки... Мишки, зайчики... А они танцуют... Смеются... Тут нельзя живым остаться.
