Эдвард Радзинский - 1917. Российская империя. Падение
Заканчивалась предпоследняя встреча Семьи с любимым Ливадийским дворцом. Ипатьевская ночь приблизилась еще на день.
Портрет «святого семейства»
До осени 1913 года Распутин не имел собственного жилья в Петербурге. Он жил из милости то у Лохтиных, то у Сазонова, снимал жалкие углы – в делах департамента полиции остались адреса «Русского»: Литейный проспект, 37; Николаевская улица, 70…
«На Николаевской улице Распутин занимал в квартире одну комнату… В этой комнате была простая постель и крашеный деревенский стол-буфет», – рассказывает в «Том Деле» Молчанов.
Но вот к нему приехали дочери из Покровского. Мужик решил дать им образование в Петербурге – пусть станут «дамочками»… А еще ему надоела безбытность – не хотел он больше болтаться по баням и грязным квартирам проституток. И Акилина Лаптинская взяла дело в свои руки.
В октябре, вернувшись из Ялты в Петербург, Распутин переехал в свою первую отдельную квартиру (Английский проспект, 3, дом Веретенникова). Эту квартиру за малые деньги ему предоставил очередной неудачник, пытавшийся воспользоваться влиянием Распутина, – Алексей Порфирьевич Веретенников, генерал-майор, уволенный в отставку и мечтавший вернуться на службу.
Распутин поселился в ней с обеими дочерьми, определил их в частную гимназию. В 1990 году, когда я писал книгу о Царской Семье, мне позвонила девяностолетняя Анна Попова. Разговаривали мы с ней по телефону с помощью ее внучки. Попова рассказала, как она училась в частной гимназии Стеблин-Каменской с дочерью Распутина Матреной, как они вместе ездили на Английский проспект просить у Распутина благотворительное пожертвование… С каким страхом, замирая, она «смотрела на колдуна», а он вынул бумажник, долго размышлял и наконец дал ассигнацию – «очень мало дал»…
Он попросту был беден тогда. «Квартира из 4–5 комнат, плохо и неуютно меблированных… В одной жила Лаптинская, которая, за временным отсутствием прислуги, ставила самовар, варила уху, в другой жили вместе обе дочери, когда приезжали из пансиона Стеблин-Каменской», – так описал квартиру Молчанов. Но все равно – это было первое его жилище, куда он мог приглашать своих поклонниц. Лаптинская смогла наконец оставить место экономки и переехать к нему. Теперь она именовалась гордо – «секретарем». Секретарем безграмотного мужика… В помощь ей из Покровского приехала Катя Печеркина – работать прислугой и кухаркой.
Осталось описание его дочерей – этакий моментальный снимок 1913 года.
«Дикая сибирская сила так и прорывалась в их широких, бледных лицах с огромными яркими губами… Их могучие тела, пахнущие потом, распирали скромные детские платьица из тонкого кашемира…» Варваре было 13 лет, старшей, Матрене, – уже 16. «У Матрены белое, широкое лицо с тупым подбородком… и нависшим низким лбом над серыми угрюмыми глазами… Она нетерпеливо взмахивала головой, отгоняя от глаз низко подстриженную челку… Каким-то хищным, звериным движением проводила кончиком языка по широким ярко-красным губам…» – вспоминала Жуковская.
Портрет Распутина оставил в «Том Деле» Молчанов: «Речь его была отрывистая и не вполне связная. Он не сводил глаз с собеседника, и в глазах его была какая-то сила… Движения его были характерны для неврастеника – он порывисто вскакивал, руки его всегда что-то переби-рали…»
Он продолжал поражать своих почитателей знанием людей, точнее – их тайных мыслей. «В этот период Распутин наряду с нервностью проявлял необыкновенную чуткость, – показал Филиппов. – В присутствии моих жены и свояченицы… по каким то неуловимым признакам заметил симпатию между мной и свояченицей… и, отведя ее в сторону, объяснил ей, что симпатии мои к ней послужат тому, что я разойдусь с женой, что и случилось в действительности».
Увидев впервые знакомца Филиппова, известного законоведа профессора Озерова, Распутин определил: «Отсутствие покоя у него в душе обусловлено тем, что он внимателен только к деньгам». Когда Филиппов объяснил Распутину, что Озеров – уважаемый член Государственного Совета, мужик сказал: «Это просто государственная слякоть»… «Это было гениальным определением Озерова», – добавляет Филиппов.
Именно в то время с ним познакомилась Александра Георгиевна Гущина, 73 лет, вдова доктора. У нее только что умер муж, жизнь стала ей в тягость.
В «Том Деле» остались и ее показания: «Каждый раз в церкви я встречала мужчину, одетого в поддевку, который очень усердно молился… манера молиться у него была особая – он стремительно становился на колени, как-то странно упирался в пол пальцами… К нему, здороваясь, обращалось с просьбами помолиться очень много народу».
Ей сказали, что это Распутин. «Как-то он подошел после обедни сам и спросил: «Что ты такая грустная?» Я рассказала про свои невзгоды, и он сказал: «Грешно грустить, надо молиться Богу…»
Он пригласил ее к себе. Старуха пришла на Английский проспект и попала на одну из самых знаменитых фотографий, которая украсит бесконечные книги о Распутине. Но об этом речь впереди…
Крик боли
Весь 1913 год продолжается газетная травля Распутина. Он уже привык читать интервью, которых не давал, и сопровождавшие их издевательства журналистов.
Филиппов в очередной раз попытался защитить приятеля в газете «Дым Отечества»: «Целая книжная литература создалась около старца… ворох статей по поводу его необыкновенного и даже необъяснимого влияния в высших сферах… Распутин – обыкновенный русский мужик, экзальтированно умный… и главное, не порывающий своей связи с простым народом и потому сильный в народе».
Филиппов издевался над журналистами, «которые печатают слухи, что Распутин мог удалить таких столпов, как Гермоген и Феофан». Даже близкий его друг не знал об истинных возможностях Распутина в Царском Селе…
Иногда Распутин уступал и все же давал интервью – к ужасу Аликс, ибо часто они были еще опаснее того, что за него выдумывали журналисты.
«Вот вы пишете про меня небылицы, врете, а я ведь за мужичков. На чем Россия держится? На мужике… Мы теперь решили ставить архиереев из мужичков. Ведь на мужицкие деньги духовные семинарии строятся…»
«Мы теперь решили…» – и тотчас поднимается газетная волна. И опять «цари» должны ее утихомирить.
Под влиянием Филиппова у Распутина появилась мысль – выпускать свою газету.
«Надумал я самую настоящую, правдивую, народную газету в ход пустить. Денег мне дадут, люди верующие нашлись… соберу я людей хороших, перекрещусь, да и – Господи, благослови! – в колокол ударю…» – сообщал мужик в интервью, опубликованном в «Петербургском курьере».
Похоронила эту мысль, видимо, императрица. Она поняла, что он утонет в деле, в суете. А он нужен был ей для нее самой, для мальчика, для разговоров о душе…
Журналисты пытались узнать о его влиянии на решение царя не участвовать в балканской войне. И он отвечал: «Воевать вообще не стоит – лишать жизни друг друга, нарушать завет Христа и преждевременно убивать собственную душу. Пусть забивают друг друга немцы и турки – это их несчастье и ослепление, а мы любовно и тихо, смотря в самих себя, выше всех станем…» И опять проклинали его за «предательство братьев-славян». И опять Аликс поручала Вырубовой поговорить с «Нашим Другом», чтобы тот избегал «гадких газетчиков».
А они все звонили… И он уже кричал в трубку: «Чего от меня хотят? Неужели не хотят понять, что я маленькая мушка и что мне ничего ни от кого не надо?.. Неужели не о чем больше писать и говорить, как обо мне?.. Я никого не трогаю… Да и трогать не могу, так как не имею силы… Каждый шаг обсуждают… все перевирают… Оставьте в покое… Дайте жить!..»
Этот монолог моментально попал в газеты с насмешливым комментарием.
И опять они звонили. И опять он кричал в трубку – отбивался: «Говорю тебе, я маленькая мушка, и нечего мною заниматься… Кругом большие дела, а вы все одно и то же: Распутин да Распутин… Молчите… Довольно писать… Ответите перед Богом! Он един и все видит… Он один понимает… Рассудит… Коль нужно, пишите… Я больше ничего говорить не буду…. Принимал близко к сердцу… Теперь перегорел… Наплевать… Пусть все пишут… Все галдят… Такая, видно, моя судьба… Все перенес… Ничего не боюсь… пишите… Сколько в душу влезет… Говорю тебе, наплевать… Прощай…»
И этот монолог тоже напечатали.
Что делать – он был «герой дня». Обреченный герой…
Лгал ли он, когда называл себя «маленькой мушкой»? Да, лгал. И… говорил правду! Эта двусмысленность его положения при «царях» проявилась в истории тогдашнего премьер-министра Коковцова и прошлого – графа Витте.
Мужик топит премьера?
После назначения Коковцова премьером Аликс бросила «пробный шар» – Распутин был послан «посмотреть его душу».
