Наталья Пронина - Великий Александр Невский. «Стоять будет Русская Земля!»
Из Переславля в Новгород Великий Александр впервые приехал восьмилетним отроком. Встреча с огромным богатым городом, так разительно не похожим на тихий родной Переславль, конечно, потрясла юную душу. Ведь по обширности своих владений Новгород превосходил в те времена даже такие известные европейские города, как Любек, Бремен, Венеция, Генуя. Весь бескрайний север Руси от Финского залива до Уральских гор — все это были владения Господина Новгорода Великого. Новгородские бояре собирали дань с ижоры и води по берегам Невы и Финского залива, с земли еми и саамов, вплоть до границ Норвегии. Они управляли всей Карелией. Их владения простирались по Кольскому полуострову, Белому морю, Заволочью и достигали Зауралья. И отовсюду стекалась в Новгород богатая дань — меха, мед, воск, серебро, моржовый клык, рыба… Восточными соседями новгородцев была Суздальская земля, южными — Смоленское и Полоцкое княжества. Западная граница пролегала вдоль реки Нарова на юге через центр Чудского озера, а также западнее реки Великая до самого северного края Полоцкой земли. Вся обозначенная территория централизованно управлялась из Новгорода, только на западе город Псков и довольно значительная зависевшая от него земля имели самоуправление, хоть и под строжайшим надзором самого Новгорода, откуда в Псков назначался посадник, которому принадлежала исполнительная власть.
Именно Новгород, этот древнейший на севере форпост Руси, стоя в центре водных путей, связывал все остальные русские земли со странами Северо-Западной Европы[290]. И именно здесь же, поначалу еще рядом с отцом, юный княжич впервые стал постигать сложнейшее дело государственного управления. Здесь, присутствуя вместе с Ярославом Всеволодовичем на шумном городском вече или на княжеском совете, следя за неспешными, вдумчивыми беседами отца с местным боярством или с иноземными послами, Александр, должно быть, впервые соприкоснулся с высоким искусством побеждать не силой, но разумом, укрощая боярскую спесь, находя нужные слова и доводы для переменчивой и зачастую грозной толпы… Наконец, именно здесь в вольной боярской республике, где даже печати были у каждого свои, отдельные — и у князя, и у посадника, и у тысяцкого, — Александр впервые воочию увидел и ощутил главное: как трудно быть князем и защищать «отчину» — то есть порученную Богом землю и людей, — защищать от всех посягательств и внутренних, и внешних противников…
Ведь, как отмечают исследователи, Новгород не являлся княжеством в классическом значении этого слова, т. е. управляемым либо князем из местной династии, либо назначаемым из другого княжества. Это был именно город-государство, боярская республика, приглашавшая к себе князя и его войска большей частью лишь тогда, когда возникала необходимость защищать границы Новгородской земли и вести войны. Административно Новгород был разделен на две половины. На западном берегу Волхова располагалась так называемая Софиевская сторона, состоявшая из трех концов (районов) — Неревского, Загородского и Людина — и детинца (кремля). Над всей этой стороной возвышался собор Святой Софии. На восточном берегу реки находилась Торговая сторона, состоявшая из двух концов — Плотницкого и Славенского. Каждый из этих концов отвечал за управление пятью волостями, на которые была поделена центральная часть Новгородской земли.
Уже со второй половины IX в. Новгород практически находился в зависимости от Киевских князей. Позже князей из Киева стали присылать для управления Новгородом почти регулярно. Но насколько большой властью обладал князь, сколь обширными землями владел и в какой степени имел возможность назначать своих людей на административные, судебные и фискальные должности — достаточно точно неизвестно. Однако в XI и первой половине XII столетия он определенно был больше, чем военачальником и защитником границ, и его присутствие, если учитывать, подчеркивает историк, «поразительную неспособность новгородцев защищаться от врагов самостоятельно, было для них, несомненно, как бельмо на глазу»[291].
Начиная же со второй половины XII века и особенно в XIII столетии, по мере того как возрастало стремление Новгорода к полной независимости и он фактически избавился, вышел из подчинения центральной власти Киева, княжеская власть стала там слабеть. Место посадника (ежегодно сменяемого главы исполнительной власти в городе) стало выборным. Если до этого посадник был правой рукой, ставленником князя, то теперь он избирался на вече из числа новгородских бояр, т. е. тем самым превратился из послушного орудия княжеской воли в потенциальную помеху его власти. Вече добилось также права назначать всемогущего епископа (с 1165 года — архиепископа) — номинального главу города-государства, хранителя новгородской казны, хозяина государственных земель и высшего церковного судью. Наконец, вече отвоевало также право назначать тысяцкого — т. е. воеводу новгородского ополчения и главу охраны.
Но самым главным было то обстоятельство, что после восстания 1136 года, которое завершилось изгнанием правившего в Новгороде сына Киевского князя, город пользовался правом самостоятельно выбирать себе князя из любого княжеского рода. «Конечно, — отмечает исследователь, — сильные владимирские, киевские или черниговские князья по-прежнему могли оказывать давление на Новгород и принуждать горожан принимать своих ставленников. Но уже была разрушена традиция или неписаный закон, согласно которому именно киевский князь автоматически ставил своего сына или близкого родственника управлять Новгородом»[292]. Это чрезвычайно усложняло положение в городе, где власть отныне сосредотачивалась в руках бояр-олигархов, которые в любой момент могли изгнать по каким-то причинам неугодного им князя[293]. Ибо, как правило, среди бояр-правителей очень редко существовало единство целей. Они делились на много разных группировок, с различными политическими и торгово-экономическими интересами и, соответственно, поддерживали разных князей: например, одни — князей суздальских, другие — смоленских, а третьи и вовсе стремились к союзу с Западом. Между этими боярскими группировками постоянно происходила то скрытая, то явная борьба, что наносило ущерб прежде всего самому Новгороду, особенно в военное время. Тем сложнее было и приглашенному на Новгородский «стол» князю управлять городом в подобных условиях.
Да, лучшей школы политического искусства, нежели та, которую довелось пройти Александру в вольном боярском Новгороде, вряд ли можно было бы придумать. Потому, наверное, став официальным князем-наместником, 18-летний Александр Ярославич действительно в полном объеме сознавал как всю небывалую опасность положения Руси, так и собственную огромную ответственность. Он знал, что, невзирая ни на какие трудности, должен быть щитом, прикрывающим Родину, уже обескровленную первой волной татарского нашествия, — щитом от еще более жестоких, непримиримых врагов, чем азиаты. И готовился к упорной борьбе сам, своими силами. Ибо опять же понимал: если прежние Новгородские князья (как, например, отец), постоянно воюя с западными агрессорами, все-таки не испытывали недостатка в воинских силах, то теперь ситуация резко изменилась. Теперь на помощь Новгороду уже не могли быть приведены, как раньше, ни переяславские, ни суздальские, ни прочие «низовские полки»[294]. Теперь Великий князь Владимирский Ярослав Всеволодович вынужден был удерживать все немногие уцелевшие «низовские рати» именно для обороны Нижней Руси, так как в тот момент еще никому не было известно точно, куда направит Батый свои бесчисленные конные тысячи — на Киев или снова на Владимир? Новгород, таким образом, оставался один на один со всем ополчившимся против Русской земли Западом, и выбора у новгородцев не было никакого. Следовательно, не оставалось ни выбора, ни времени и у молодого Александра Ярославича. Едва взойдя на Новгородский «стол», он немедленно отдал приказ укрепить русскую границу постройкой города-крепости на реке Шелони, заключить военный союз с угро-финским населением Ижорской земли[295], а также начал внимательно набирать дружину из наиболее сильных, отважных бойцов. Так что летописец с гордостью отметит: «У князя Александра бе множество храбрых, яко же древле у Давыда царя; бяху бе сердца их, аки сердца львов…»[296]
