Наталия Будур - Гамсун. Мистерия жизни
В этот период он много пьет и проводит время в веселых застольях с друзьями, часто совершая невероятные глупости. Однажды в газетах даже появляется сообщение о том, что писатель покончил жизнь самоубийством, и Гамсуну приходится давать опровержение.
О проделках Гамсуна существует много рассказов – и что в них правда, а что ложь, сказать трудно. Рассказывают, что однажды во время попойки в отеле «Гранд» [105] он увидел в окно, как мимо проводили корову, выскочил на улицу, купил несчастное животное, написал письмо даме, живущей на верхнем этаже, пришпилил письмо корове на рога и затащил ее в отель. Он смог «провести» корову наверх к номеру дамы, и, когда та открыла дверь комнаты, то увидела перед собой рогатую морду с наколотым на один рог посланием.
Еще один анекдот гласит, что однажды Гамсун купил у крестьянина телегу с сеном и лошадью возле одного ресторана, уселся на край телеги и отправился «путешествовать» по столичным улицам, а когда ему это надоело, вернул и сено, и телегу с лошадью крестьянину назад. Для ошарашенного поселянина это был один из самых удачных дней в жизни: и товар продал, и обратно его получил...
Друзья вспоминали, что перепить Гамсуна было невозможно. Даже после нескольких дней веселья и гульбы он отлично держался на ногах и мог своим ходом добраться до своего жилья.
Гамсун непрерывно уезжал из дома – в том числе, и за границу. В 1904 году он отправился в Копенгаген. Там он встретился с Мунком, с которым, как мы помним, состоял в ссоре из-за собственного портрета.
«Оба оказались втянутыми в историю, которая удостоилась внимания в прессе, в том числе и в "Афтенпостен”. Автор заметки сетовал на нравы представителей богемы, – пишет норвежский литератор Л. Р. Лангслет. – Эдвард Мунк и норвежский писатель Андреас Хаукланд сидели в кафе „Бернина“ и пропустили не по одной рюмочке, когда Хаукланд неожиданно набросился на Мунка. Вскоре, избитый в кровь, тот уже валялся на полу. Несколько дней спустя Мунк отомстил обидчику, избив его палкой у входа в то же самое кафе. По чистой случайности Гамсун и Томас Краг проходили мимо и стали свидетелями происходящего. Впоследствии Гамсун в одной из своих статей защищал Хаукланда в связи с тем, что того намеривались лишить стипендии. Естественно, этот факт никоим образом не способствовал улучшению его отношений с Мунком.
А теперь обратимся к неопубликованным запискам Мунка. В то роковое утро Мунк возвратился в Копенгаген из поездки в Любек и, усталый, в нервом напряжении, направился прямо в кафе «Бернина». Вот что он пишет:
"Вошел Гамсун, он шатался, явно был в загуле. Мы пропустили с ним по рюмочке. Он идет на полусогнутых... 'Почему ты не пришел ко мне на свадьбу, ведь я же звал тебя?' Потом он ушел. Ко мне подсел незнакомый коренастый человек с черной бородой: 'Я – Хаукланд...' Он был пьян. Мы сидели за небольшим столиком... Он сидел слишком близко от меня. Мне было невыносимо разговаривать с этим человеком... И тут я почувствовал страшный удар кулаком по глазу, а потом еще один... причем на одном из пальцев было железное кольцо... Думаю, что это всем известное избиение произошло не без ведома моих любимых соотечественников Гамсуна, Томаса Крага и Яльмара Кристенсена, каждый из которых имел на меня зуб...”
В других своих записках Мунк называет этих троих «мафией, которая борется против меня». Когда нервы у Мунка были напряжены, ему повсюду мерещились заговоры.
И Гамсун, и Мунк долго помнили подобные оскорбления. Но все же оба они были слишком масштабными личностями, чтобы исключительно по этой причине никогда не общаться. Когда после окончания Первой мировой войны Мунк переехал в Осло, он предпочел вести замкнутый образ жизни, общаясь лишь с несколькими близкими друзьями. Если же Гамсун появлялся в Осло и его приглашали в гости, а он, как правило, бывал душой компании, то все знали, что в этом случае неуместно было приглашать Мунка. Тем не менее их общий друг Кристиан Гиерлёфф всегда служил связующим звеном между ними» [106] .
Понятно, что такие выходки не могли понравиться рафинированной Бергльот, но какими бы ни были отношения между супругами, в 1902 году у них рождается дочь Виктория – первый ребенок Гамсуна.
Кнут, который очень любил детей, был счастлив, но появление на свет малышки ничего не изменило в его отношениях с Бергльот. Она по-прежнему сидела и ждала его дома, только теперь с младенцем на руках, а он по-прежнему шатался по городу в компании друзей. Вероятно, чувства к Бергльот все еще теплились в его душе, потому что иногда он просил друзей зайти к нему домой и подтвердить жене, что эту ночь он провел с ними.
Однако, если на семью времени у Гамсуна не хватало, то работать он мог всегда.
* * *В 1903 году вышли сразу три книги Гамсуна – «В сказочном царстве», драма «Царица Тамара» и сборник рассказов «Густые заросли» (название сборника также переводят на русский язык как «Лесная поросль») [107] .
«Царица Тамара», как и «В сказочном царстве», написана под впечатлением путешествия по Кавказу. В ней Гамсун вновь, уже на историческом материале, обращается к теме любви. Однако исторический фон в пьесе достаточно условен, а сюжет малоправдоподобен.
Пьеса была поставлена в 1904 году на сцене Кристианийского театра с невиданными дотоле роскошными декорациями, но выдержала всего двенадцать представлений.
Благодаря гонорарам за вышедшие три книги, а также полученным в 1903 и 1904 годам стипендиям, долг Гамсуна Бергльот оказывается погашенным, и это его немного успокаивает. Теперь он может работать уже свободнее.
В 1904 году появляется его первый сборник стихов «Дикий хор», в который входят и старые «Стихи страсти», и новые, в том числе и одно из программных для Гамсуна – «Когда пройдет сто лет»:
Бывает, страдаю, ропщу, отрицаю,
Кажусь сам себе потерпевшим крах,
Не вижу выхода и не чаю
Найти облегченье в своих скорбях.
Но, собственно, что меня так гнетет?
Забудется все, как сто лет пройдет.
emm2
Вот я уже повеселел немного,
Мне жизнь представляется как роман:
То буду, как тролль, обманывать Бога,
А то, словно бес, напиваться пьян.
И пусть грехов моих невпроворот,
Забудется все, как сто лет пройдет.
emm2
С душой, бореньями утомленной,
Направлю я парус в простор морей
И вот, успокоюсь во мгле бездонной
С душой растравленною моей.
Одно мне, что этот конец, что тот —
Забудется все, как сто лет пройдет.
