Дэни Вестхофф - Здравствуй, нежность
Весной 2006 года ответ, обещанный администрацией, так и не пришел, не пришел он и в течение лета. И это молчание, я это точно знал, не было результатом какой-то небрежности или задержки в обработке досье, оно было явным выражением четкого и ясного отказа.
Я знал, что любой отказ администрации вообще, и в частности, господина Ширака, является окончательным и что любые новые попытки бесполезны. Я знал также, что ничего не изменится, если не произойдет какого-то крупного потрясения — например, выборов. Было начало осени 2006 года, я находился в тупике, но все еще в безопасности. Благодаря талантливому адвокату, которого я встретил после смерти моей матери — а он умело защищал меня от самых серьезных опасностей, — я не подвергался ежедневным нападениям сорвавшихся с цепи судебных исполнителей и не был выброшен на улицу. Но я не имел ни малейшего представления о том, как я смогу выбраться из сложившейся ситуации.
Сначала мне пришлось ждать, пока господин Ширак и его министр финансов покинут свои должности — и это должно было произойти в самое ближайшее время, через шесть месяцев, если быть точным, так как страна находилась в преддверии президентских выборов 2007 года. Если бы этому что-то помешало, я бы, наверное, впал в неистовство, что иногда случалось с моей матерью; я бы занимался всем, то есть ничем — какими-то фотоаппаратами, «Макинтошем», картинами — и, кто знает, может быть, я закончил бы свою жизнь в бесплатной столовой для бедных. Но это было бы огромной потерей в моральном плане, так как меня вынудили бы отказаться от прав наследования, что означало бы, что труды Саган будут проданы по частям на публичных торгах, чтобы хоть как-то расплатиться с долгами. Эта печальная гипотеза, которая время от времени крутилась в моей голове, означала бы также, что Франция больше не признает ее и тем самым покрывает себя позором, отвергая ту, кто так много дала ей, и которую в свое время так обожали почитатели ее таланта. (Это также означало бы, что я должен был бы взять свои чемоданы и покинуть Францию, чтобы никогда больше туда не возвращаться.)
У меня было ощущение, что творчество моей матери будет прибито к позорному столбу людьми, которые, вероятно, не так хорошо знали ее творчество или вообще не читали ее книги, и эта простая мысль еще больше усугубляла мое негодование. Я представлял себе, что моя мать, которая была известна в свое время разными выходками и глупостями, проводя время на вечеринках, играя в казино, приглашая всех к себе и быстро водя машину, может выйти из моды. Я понимал, что ее творчество, ее романы тоже могут быть забыты, отодвинуты на второй план или просто «убиты» той самой состоятельной буржуазией, пресыщенной и беззаботной, что спровоцировала «притупление интереса читателей». Я очень боялся, что вся работа матери будет выброшена в корзину. И уже был готов это понять и принять. В конце концов, она не была ни первым, ни последним из писателей, что растворились в небытии XX века, который не мог простить некоторым своим авторам недостатка реализма.
Но прежде чем выбросить все в корзину, я стал думать не об издателе книг моей матери, не о Министерстве культуры и уж совсем не о Министерстве финансов. Нет. Я подумал, что если уж кто-то и будет решать судьбу ее творчества, ее потомства, так это непременно должна быть публика, то есть ее читатели. Только они могут вершить судьбу ее «маленькой серенады», решать, нужно ли книгам Саган быть изданными в веке грядущем. Иначе и быть не могло. Ведь должен же был существовать хоть какой-то смысл в этом чудовищном беспорядке. А поэтому было необходимо, чтобы книги моей матери переиздавались, пусть это будет вопреки всему и наперекор всем. И я был готов к этому. Я был готов написать мировым лидерам, которые, как я знал, любили ее, — Биллу Клинтону, Михаилу Горбачеву, Эли Визелю,[52] был готов подать иск в Европейский суд, утверждая, что Франция не выполняет обязанностей по защите и поощрению своего культурного наследия. Наконец, в самом крайнем случае я был готов разбить палатку и растянуть большой плакат на улице Берси, на котором можно было бы прочитать: «Обязательно спасем писательницу Саган» (выделив слово «обязательно» курсивом). Я даже был готов — скрепя сердце — собрать всех представителей прессы. Думаю, эффект был бы гарантирован.
Я ждал чуда, но чудес не бывает. Моя единственная надежда заключалась в неизбежных президентских выборах, и, хотя я в тот момент был весьма далек от занятий политикой — судьба нации явно имела для меня второстепенное значение по сравнению с творчеством моей матери, — мне настойчиво порекомендовали написать письмо господину Саркози. Как оказалось, он был единственным, кто мог бы вывести меня из этого тупика, к тому же его шансы на победу крепчали день ото дня. В октябре 2006 года я переслал ему письмо на площадь Бово, в Министерство внутренних дел, в котором рассказал о своем горе, о непростой ситуации, выход из которой следовало найти незамедлительно. (Я также не преминул отметить тот факт, что Министерство финансов, где сам Саркози когда-то работал, не отвечало на мои просьбы.) Я получил ответ спустя всего две недели, что явно свидетельствовало о заинтересованности господина Саркози; он обещал сразу же поручить это дело министру по бюджету Тьерри Бретону и министру культуры Рено Доннедьё де Вабру.
Таким образом, я вернулся к тому, с чего начал, но все же мне удалось обратить внимание будущего обитателя Елисейского дворца на угрозу, нависшую над наследием моей матери. Я успокоился, надеясь, что после изменений, которые произойдут после ухода господина Ширака, ситуация изменится к лучшему и я смогу найти людей, готовых мне помочь.
Проклятие «дела Саган» было снято лишь много позднее. Долгие недели прошли с тех пор, как Николя Саркози весной 2007 года вступил на должность президента, а я по-прежнему бездействовал, мучаясь и ожидая чуда. В начале лета, а точнее, 26 июня 2007 года, я понял, что порядком пресытился обещаниями, и решил действовать наобум: в присутствии нотариуса я согласился на вступление в наследство моей матери.
Эта игра с судьбой, как мне показалось, принесла свои плоды. Всякий раз, приезжая в Министерство финансов, я чувствовал, как искра надежды вспыхивает во мне все ярче. Так, например, с начала зимы 2007 года дело приняло новый оборот, когда был создан план, позволяющий постепенно возмещать налоговый пассив моей матери. И вот после трех лет упорной борьбы мне наконец удалось воплотить в жизнь свои замыслы.
Как уже было сказано, только принятие прав и обязанностей наследника позволило бы мне взять на себя руководство этим тонущим кораблем. Но теперь я стал капитаном, лишенным всякой инициативы. То есть, по сути, я оказался не только под ударом всех ветров и штормов, но также стал целью для нападок со стороны некоторых разгневанных кредиторов. Осенью 2007 года я должен был написать пояснительную записку в сотню страниц, которая стала бы своего рода всеобъемлющим докладом о творчестве Франсуазы Саган, начиная с 2001 года. Только так я мог получить представление о потенциальных доходах на будущие годы. Нужно было убедить Берси[53] в том, что это творчество писателя, при условии, если им руководить грамотно, все еще может приносить достаточно денег для погашения всех обязательств. В то же самое время, проанализировав с моим советником операционные отчеты о книгах моей матери, я с ужасом понял, что наши самые тяжкие подозрения подтвердились. Выяснилось, что уже почти четырнадцать лет творчество Франсуазы Саган находится в состоянии почти полного забвения. Из тридцати девяти наименований, составлявших ее «каталог», только семь еще можно было найти в книжных магазинах.
