Павел Огурцов - Конспект
— Пекса, возьми-ка ты свои слова обратно, — говорит Токочка.
— Чего ради?
— Страшно. Как же тогда жить?
— А ты не будь страусом.
— Тут что-то не так, — говорит Птицоида. — Все-таки строим социализм. Гарилоида, ты что молчишь?
— А что я могу сказать? Я только считаю, что Изъян — не приспособленец. Он искренне...
— Ах, да не в Изъяне дело! Я о том, что сказал Пекса: приспособленчество — ради выживания, а не только ради карьеры. Это действительно страшно.
— Тут, действительно, что-то не так! Наверное, мы чего-то не понимаем или не знаем... — говорю я.
— А с точки зрения Изъяна это выглядит так, — говорит Токочка: — или проникайся пролетарским сознанием и пролетарской моралью, или не выживешь: кто не с нами — тот против нас.
— Или притворяйся, что проникся, — говорит Пекса. — Вот это и есть приспособленчество.
Снова замолчали, на лицах — растерянность.
— А что, если... — говорю я. — А может быть тут дело вот в чем... Происходит или произошла какая-то ошибка. Это я — о нынешней экспроприации. Ведь и Ленин ошибался...
— А когда Ленин ошибался? — перебивает меня Пекса.
— А бойкот первых выборов в Думу?.. Так вот, не надо из этой ошибки делать общие выводы. Ведь мы, действительно, строим социализм. Идем по неизвестной дороге. Ну, и спотыкаемся. Наверное, это неизбежно. Другого объяснения происходящему найти не могу.
— Может быть... Очень может быть, — в раздумье говорит Птицоида.
— Это — мысль, — говорит Токочка.
— Заслуживающая внимания, — говорит Пекса.
— Ну, что же, на этом и остановимся, — говорит Токочка. — Пока. А там жизнь покажет. Что же касается Изъяна...
— А ну его к черту! — говорит Пекса — «Не говорите мне о нем, не говорите мне о нем».
11.
В выходной день после обеда Галя собирается в гости.
— Ты у Нади свои часы хочешь оставить? — спрашивает Лиза.
— Да, на всякий случай.
— Тогда возьми и мой паук. У Лизы была металлическая брошь в виде большого паука.
— Зачем? — спрашивает Сережа. — У страха глаза велики — он даже не серебряный.
— Береженого Бог бережет. На паука все заглядываются, а это подарок твоей мамы.
— А если у тебя на работе спросят — где твои часы? — спрашивает папа Галю.
— Скажу, что отдала в починку.
— Да кто же сейчас решится отдать золотые часы в починку?
— Ой, я об этом не подумала. Как же быть?
— Ну, это не проблема, — говорю я. — Скажешь, что испортились.
— Это выход, — говорит Галя. — Гениальность в простоте.
— Гениальность-то гениальностью, — говорит папа. — Но какой гений угадает, у кого будет обыск: у нас или у Нади?
— Если оставлять у кого-нибудь на хранение, — говорит Сережа, — то только там, где был уже обыск. Разве у Нади был обыск?
— Нет. Но они живут очень бедно.
— А ты — очень богато?
Все засмеялись.
— А, будь что будет! Никому свои часы оставлять не буду. А твоего паука, если хочешь, отнесу.
— Да нет, пусть и он дома будет. Спросил Сережу — не пойдет ли он с нами на балет.
— Хватит с меня недавнего кордебалета.
— А что изменится в нашей жизни от того — пойдешь ты в театр или не пойдешь?
— Не то настроение. Как ты не понимаешь? Ты — другое дело, твое дело — молодое. А балет посмотреть стоит, я его не раз смотрел. Правда, не знаю — как нынешние исполнители.
Из театра Токочка умчался на вокзал, Владимир Андреевич отправился домой, а мы с Птицоидой проводили Клару. На следующий день показываю папе ключи.
— Опять куда-нибудь идете? Ну, зачастили.
— Никуда не идем. Сегодня утром Женя не взяла у меня ключи, оставила мне. Но предупредила: «Только смотри — не потеряй».
Папа захохотал, а вместе с ним и я.
— И я хочу! — закричала Галя и примчалась из другой комнаты. — Чего вы смеетесь?
— Это наш секрет,— ответил папа.
— Ну и вредные! — сказала Галя и вышла.
— Ты понял, в чем дело? — спросил папа.
— Понял. Она думала, что я еще маленький.
— Она помнила тебя мальчиком. Что значит привычка! Ну, слава Богу, а то я о них стал плохо думать.
Когда в горах Кавказа наплывают облака и обволакивают плотным серым покрывалом, только в их разрывах видны дальние дали. В целом я не могу пожаловаться на память, но есть в моей жизни и периоды, и мгновения, затянувшиеся покрывалами, а в разрывах — больше мыслей и переживаний по поводу событий, чем самих событий, размытых временем. Такие периоды были и во время окончания техникума.
Ранней весной арестовали Торонько, думаю, что не дома, потому что арест и обычно сопровождающий его обыск я бы, конечно, запомнил. Не скажу, как скоро после этого я вместе с Женей отвез пакет с ценностями на Основу к матери ее первого мужа. После Женя по делу поехала на Тракторстрой. Трамвайная линия туда еще прокладывалась, ехала она в автобусе, автобус на переезде угодил под поезд, и Женя погибла. Ни подробностей, ни разговоров, ни зрительных образов память не сохранила, так же, как и промежуток времени — долгий ли, короткий, — пока мы прочли в каком-то докладе Молотова о том, что раскрыта еще одна группа вредителей и, перечисляя ее участников, Молотов назвал и инженера Торонько. Но в его вредительство не верилось.
Свидетельства об окончании техникума, так же как и дипломы высших учебных заведений, якобы будут направляться по месту назначения на работу, а не выдаваться на руки: отработаешь положенный срок — тогда и получишь. Что это было — постановление, неосуществленное намерение или только слухи — теперь сказать не могу, но когда мы об этом услышали — забеспокоились: скоро выпуск, а мы ничего не знаем о наших назначениях. Ловим директора, но он вечером бывает не всегда, в канцелярии и преподаватели ничего не знают. Изъян и я поделились нашим беспокойством с Рубаном и Байдученко и услышали, во-первых, что мы здесь работаем на местах своего назначения, и, во-вторых, — язвительные отзывы о руководстве техникума, которое при направлении на работу даже не удосужилось поставить нас об этом в известность. Вдруг поползли слухи, что нашему курсу свидетельства выдадут на руки. Откуда эти слухи, на чем основаны — никто не знает, но слухи упорные, а великовозрастные улыбаются и говорят: «Получим. Никуда они не денутся». Сдаем текущий зачет, в нашей бригаде на вопросы отвечают двое пареньков и я, великовозрастные отмалчиваются, зачет — всей бригаде. После зачета — домой, мне по дороге с двумя великовозрастными, и у них хорошее настроение. Один, высокий, обнимает меня за плечи.
— Не журись, Гарилоїд! Вважай, що диплом у тебя в кишенi.
