Борис Леонов - История советской литературы. Воспоминания современника
И вот мы за столом.
Беседуем.
И неожиданно он говорит:
— А я ведь уже больше не секретарь.
— Это почему же?
Помолчав, Григорий Иванович в типичной для себя ироничной манере сказал:
— Да не так выступил. А надо было так.
— Где и как?
— Намедни у Прокушева в издательстве «Современник» было заседание редсовета. Был и я. Сидел, слушал. А тут Юрий Львович возьми и обратись ко мне: «Может, выступишь, Григорий Иванович?!» А я чего ж, и выступлю. Встал и говорю: «Народ пережил свое правительство». И все… Теперича я не секретарь. Не так, говорят, выступил. А надо было так…
198
Известный драматург Леонид Антонович Малюгин, автор пьесы «Старые друзья» и сценариев к кинофильмам «Поезд идет на восток», «Доброе утро», рассказывал, как во время войны он встретил Евгения Львовича Шварца в Москве и предложил тому вместе пойти в Комитет по делам искусств, чтобы узнать, почему задерживают разрешение на постановку пьесы Евгения Львовича «Одна ночь». Правда, не дожидаясь этого разрешения, пьесу уже репетировали в Лениградском Большом драматическом театре им. А.М.Горького, где Малюгин работал заведующим литературной частью.
В комитете их принял театральный начальник и долго рассказывал о блокаде Ленинграда. Потом заявил, что пьеса о блокаде должна быть исполнена в жанре монументальной эпопеи, не так, как написана «Одна ночь». В ней, говорил он, нет героического начала, герои пьесы люди обычные, маленькие. Да и сам мир этих людей, как и «шутки в условиях осажденного города» товарища Шварца вряд ли кому интересны.
— Я возражал, — вспоминал Малюгин. — Но начальник не внял моим возражениям. Вернул пьесу Шварца. Мне же дал другую со словами: «Вот как надо писать», обязательно обратитесь к ней…
Когда вышли из Комитета, Леонид Антонович спросил: — А чего же вы молчали, Евгений Львович?
— Спорить с ним все равно, что с репродуктором. Сколько ему не говорите, он все равно будет продолжать свое. И обратите внимание, он нам рассказывал о Блокаде Ленинграда, словно мы ее не нюхали, а приехали из Калифорнии.
Потом неожиданно спросил:
— Леонид Антонович, если не секрет, что за пьесу он вам рекомендовал? Покажите-ка образец, по которому нам следует равняться?!
Пьеса называлась «Власть тьмы».
— Это что же, пьеса Льва Николаевича Толстого?
— Да нет. Автор другой.
Под одноименным названием скрывалась «поделка» ремесленника о захвате Ясной Поляны немцами. Открывалась пьеса списком «действующих лиц» и «действующих вещей», среди которых были халат Толстого, его же туфли и тому подобное.
— Это же находка! — улыбнулся Шварц. — А не написать ли мне пьесу об Иване Грозном под названием «Дядя Ваня»?!..
199
Почти два десятилетия просуществовал творческий семинар молодых армейских писателей в Дубултах, который был создан совместным решением Союза писателей России и Главным политическим управлением Советской Армии. Через него прошли десятки талантливых ребят в погонах, ставших позднее профессиональными писателями и поэтами. Руководили семинарами многие известные мастера, среди которых Павел Нилин и Егор Исаев, Ольга Кожухова и Михаил Годенко, Николай Евдокимов и Василий Росляков, Николай Кузьмин и Виктор Гончаров. Выпало и мне быть среди них.
В 1974 году я оказался в Дубултах и руководил семинаром молодых прозаиков вместе с Михаилом Макаровичем Колосовым. Он был известен как автор таких добрых и мужественных повестей «Карповы эпопеи», «Три круга войны», «Бахмутский шлях». К тому же был первым заместителем главного редактора «Литературной России». О многом услышали из его уст наши семинаристы. Что же касается нашего «педагогического» опыта, то каждый из нас, конечно же, по-своему оценивал обсуждаемую рукопись того или иного семинариста. Нередко мне казалось, что Михаил Макарович как-то уж больно по-доброму, даже снисходительно относился к тому или иному слабому сочинению.
Однажды все-таки не вытерпел и открыто сказал ему об этом:
— Ведь сам же понимаешь, что вещь не стоит поддержки.
Колосов поглядел на меня как-то пристально-внимательно и спокойно ответил:
— Ну отчего же. Там что-то все же есть. Разве плохо написано, как в печке потрескивали дрова?!..
Помолчал. Продолжил:
— Ты в самом деле уверен, что наши с тобой заключения что-либо решат в судьбе человека, взявшегося за перо?! Жизнь все расставит по своим местам. Обязательно. А сюда он приехал поучиться. Приглядеться, послушать. Зачем же его огорчать всем вместе?..
200
Критик Николай Михайлович Сергованцев рассказал, что в середине шестидесятых годов, когда он работал в редакции журнала «Октябрь», как-то вызвал его в кабинет главный редактор журнала Кочетов Всеволод Анисимович.
— Только я появился на пороге, Кочетов спросил: «Коля, а как ты относишься к онученосцам?» Я удивился: «А кто это такие?» «Как это кто? Алексеев с его „Вишневым омутом“ и Стаднюк со своими „Людьми“, которые „не ангелы“.
И тут же, не дожидаясь моего «отношения», предложил мне: «Напиши-ка о них статью».
Я знал, что Кочетов не очень-то по-доброму относился не только к крестьянам, хотя и начинал свой путь в большую литературу с романа «Товарищ агроном», поскольку сам был причастен к этой профессии и некоторое время работал агрономом. Не очень-то принимал он и сочинения своих собратьев по перу, в которых те «плакались» по деревне.
Долго мучился я. Понимал: если они — «онученосцы», то, стало быть, статья должна быть не просто критической, а в целом отрицательной в оценке нравившихся мне романов «Вишневый омут» Михаила Алексеева и «Люди не ангелы» Ивана Стаднюка. Нет, не по мне эта задача: лукавить не мог и не хотел.
А потому спустя некоторое время пришел к Кочетову и сказал:
— Извините, Всеволод Анисимович, но я не смогу написать про онученоспев.
Он глянул на меня и молча согласился: «Живи, мышь!»
201
Как-то в доме литераторов, в буфете появился Михаил Исаакович Рудерман, прославившийся песней про «Тачанку». Помните?
Эх, тачанка, ростовчанка,
Наша гордость и краса.
Конармейская тачанка,
Все четыре колеса.
Он медленно шел мимо столиков, за которыми бражничали братья-писатели.
Сидевший в компании молодых литераторов Михаил Аркадьевич Светлов обратил внимание на проходившего Рудермана:
— Вот идет совесть нашей литературы.
Удивленным товарищам пояснил:
— Другой бы на его месте на своей «Тачанке» далеко бы умчался, а он…
