Мирослав Дочинец - Вечник. Исповедь на перевале духа
Едва дождался завтрашнего рассвета. Новый день начал у того бука, на котором обнаружил первую зарубку. Отсюда направился в противоположную сторону-за правым лучом крестика. Через какую-то сотню шагов - новый знак на дереве! И дальнейший. С каждым шагом лес светлел, становился чище. Сокрушенные деревья встречались реже, а затем их вовсе не стало. А дальше глаз мой схватил то, что заставило сердце задеревенеть: из-под пречистого снега торчал обугленный комель. Один, второй, третий. Я вспотел, и козья доха была здесь ни при чем. Передо мной простиралось зеркальное отображение моего труда. Будто земля сделала полный оборот и привела меня на место, откуда я пришел, где доныне сжигал сухостой.
От такой загвоздки закружилась голова. Стоп, что это? Снежный покров нестойкий, под ним журчат ручейки - скрытые жилы земли. Может, твердь под ногами как-то себе движется, живет отдельной жизнью? А может, туг в самом деле «водит», как написано в блокноте Ружички? Я вынужден был испытать свой страх до конца - двинулся вперед, по дорожному указателю, который, получалось, должен вывести меня на мой обжитой участок. Но почему не вижу озерца, у которого приостановил чистку леса? И почему этих зарубок, если ходил тут, я не замечал раньше?
Зато я увидеп иное - колодец, срубленный из черных бревен, с выдолбленным желобком, с которого капала вода. Я напился из пригоршни твердой, как стекло, ледяной воды и понял: тут я не был. Тут был кто-то иной. А возможно, еще и есть. Моментально насторожились все чувства ловца -нюх, зрение, слух, насторожился каждый пупырышек кожи. Однако чьего-то присутствия я не ощущал. Только низовой ветер взвихривал вокруг снежную порошу.
Я двинулся дальше - по меткам чужой руки на деревьях. Лесной участок был хорошо ухожен заботливым лесником. Хозяйским глазом лесовика я примечал, что даже и хворост был убран. Очевидно, на растопку. Даже в дикой пуще ощущаешь некую разреженность, обжитость простора, когда приближаешься к человеческому жилью. Я это чувствовал. И за минуту прибился к нему. На возвышенности, под надбровьем горы темнела дверь. Дверь в пещеру, догадался я. Подошел к ней и робко дернул неотесанную доску. Дверь, запертая изнутри, не сдвинулась с места. Доски были грубой обработки, зато плотно подогнаны и сбиты дубовыми колышками. Так наши предки когда-то подымали в небо островерхие церкви - без единого гвоздя.
Дверь не поддавалась. Мне пришлось порезать палку и наделать клиньев, чтобы воткнуть в щель. После этого дверь шелохнулась, натужно подвинулась вовнутрь. Из пещеры дыхнуло плесенью, тленом. Меня затошнило, даже вынужден был сыпннуть в лицо горсть снега. Сноп света из дверного проема пронзил сети паутины и удушливой трухи, сыпанувшей сверху. Когда глаза пообвыкпись в полумраке, я увидел посреди пещеры заброшенное кострище -дым от него, наверне, облизывал стены и выходил сквозь щели в потолке. Все было закопчено, затянуто чернотой. Я осматривал убогое жилище: одна скамья низкая, другая, повыше, служила столом; посреди стола - жестяная кружка и горшочек; на еловой вешалке висела тряпка. В стене была выбита неглубокая ниша, в ней прилажена иконка и лампадка. Сквозь копоть на доске пробивался знакомый до щемящей боли в груди тепло-золотистый лик.
Я снял шапку и перекрестился, чувствуя наплыв знакомого утешения. У дальней стены горбатилось что-то похожее на лежанку. То, что я увидел на ней, заставило меня снять шапку снова. В истлевших одеждах лежали костистые мощи. Кисти рук, с обтянутой, как у птицы, сморщенной кожей покоились на груди. Между пальцами - огарок свечи.Череп будто облит старым воском. Из-под скуфии выбивались длинные белые пряди. На земле лежал деревянный крестик, выпавший, наверное, из руки. Я поднял его и возвратил на место. Затем прочитал краткий псалом на отпущение грехов покойника.
Впрочем, догадывался я, грехи ему уже отпущены. Об этом свидетельствовала нетленность мощей. Каким бы ни было мое потрясение от увиденного, а равно и понимание того, что тревожить покой схимника негоже, я был живой и думал о живом. Осмотрел пещеру повнимательней. За дверью обнаружил топор, лопату и поперечную пилу. Инструмент был изношен, ржав, затуплен, но еще годен. Золотой инструмент! Не вспомню, когда я еще так радовался, как теперь этой находке. И еще раз отвесил поклон хозяину пристанища.
На пороге я спохватился и подумал, не похоронить ли его по-христиански? Но зарыть в землю кости праведника без обряда отпевания - разве это настоящее погребение? В этом склепе, где он переселился в мир иной, костям будет спокойнее. Я спрятал на груди иконку и собирался уж задвинуть дверь, чтоб надежно подпереть ее снаружи, как заприметил у каменной боковой стены кучку бересты, перевязанную ремешком. Те лоскуты порядочно источил шашель и съела плесень. Я отряхнул пыль, развязал сверток и увидел, что это письмена. Я их тоже присоединил к иконе и вынырнул на свежую стужу. Непременно нужно было остудить голову, развеять сумятицу, вызванную встречей со вторым уже мертвецом.
Нетерпение заглянуть в лубяные письмена сжигало меня. Придя домой, сразу же растопил печь, прилепил к столу свечу и торопливо разложил хрупкую бересту. Там, где писано было чернилами из сажи, буквенные строчки начисто поблекли, потускнели. Несколько лучше, да и то потрепанными лоскутами, сохранилось письмо, выведенное раскаленным гвоздиком.
«Деревья растут с неба. С неба приняло меня дерево и прислонило к земле. Зверь уступил мне свою пещеру, птицы согрели меня пером, река накормила, а дикая коза напоила молоком...
...Вокруг меня лес. И во мне лес. Из которого из них легче выбраться?
...Тишина мне молвит больше, чем все человеческие уста...
... Все, что я вижу здесь, - знаки Его присутствия....
...Я убежал от распущенности разума и воли. Я убежал от тех, кто грех, как сокровища, завещает детям. Они толстокожи, боязливы и скучны. И любят борьбу. Они вечно будут править этим миром.... А я - земля, которая носит их на себе. Я малый человек, забывший, что он мал. Я кулак, ударивший в глухую стену...
... Я искатель безмолвии. Я ловец помыслов. Я сеятель раздумий. Я даритель крох души... Я делюсь ими со всеми живыми созданиями, живущими рядом. Я делюсь своей радостью. И это превращает самую мою жизнь в радостный подарок. Я учусь благодарить за сей подарок. Им я загораживался от страданий и боли. Таким образом страдания и боль проиобретают смысл...
...Смерть тоже радость, сестричка, готовящая нам удивительное путешествие...
- ...Никогда у меня не было столько учителей, как здесь, небо, река, деревья, трава, гора, камень, букашка...
