«Крот» в генеральских лампасах - Чиков Владимир
— Нельзя быть, Дмитрий Федорович, таким агрессивным человеком! Не успел после Индии получить должность, а уже метишь в большие начальники. Нескромно это. Я не знаю, какие ты будешь извлекать дивиденды из своих связей в МИДе, но на данный момент тебе предстоит опуститься с небес на землю…
— Не понял! — прервал Поляков внимательно смотревшего на него Изотова.
— А чего тут понимать?! Надо всего лишь правильно представлять реальную действительность и складывающуюся вокруг себя обстановку. Вот ты совсем недавно получил звание генерал-майора, и пока ты находился в этом звании в Индии, меня тут обвинили в протекционизме. Мне некоторые офицеры говорили в глаза, что полученные тобой должность военного атташе и звание генерала — это типичный случай протекционизма. Теперь-то ты понимаешь, почему тебе предстоит спуститься с небес на землю? Вот как можно после этого назначать тебя на соответствующую должность?
Поляков, не глядя на Изотова, сидел как в воду опущенный.
Не дождавшись его ответа, Сергей Иванович досадливо продолжал:
— Нам, конечно, хорошо известна твоя мертвая хватка. Но она в последнее время только компрометирует тебя. Так что не кичись, товарищ генерал-майор, своими связями в МИДе! Они у меня покруче твоих. В самом ЦК. Но я никогда не афишировал их. И не злоупотреблял ими.
Поляков молчал. Тени прошлого снова ожили в его памяти: вспомнились подозрения Сенькина и жесткие претензии Сеськина по работе на американском направлении. И нервишки его стали опять пошаливать, снова возникло чувство опасности. «Неужели я мог где-то наследить и чем-то выдать себя? Нет, нет и нет! Это все исключается, — размышлял он, ломая пальцы на руке. — Напридумывал сам себе черт-те что! Нет, надо держать себя в руках. А что, собственно, я волнуюсь? Ничего же страшного пока не произошло. Ровным счетом ничего. А если попадусь, то, конечно, мне тогда несдобровать. Тогда мое дело труба. А то, что Сенькин и Сеськин что-то имеют против меня, так это их головная боль. У них же нет никаких фактов. Что они, присутствовали, что ли, на моих встречах с американцами? Поэтому нечего вбивать себе в голову дурацкие мысли.»
— Дмитрий Федорович, — прервал его размышления Изотов, — а почему ты не интересуешься, где будешь теперь работать? Отпуск-то заканчивается?
— Да какая мне разница, где работать! — сердито огрызнулся Поляков.
— Это почему же? — удивился начальник управления кадров.
Заметив, что Поляков изменился в лице и стал вести себя как-то странно, сидел, словно на пружинах, Изотов, опасаясь, что его протеже может вот-вот взбелениться и тогда его уже не остановить от грубых выпадов, загадочно заговорил:
— Дмитрий Федорович, новость есть для тебя. Командованием вчера принято решение о переводе тебя в Военно-дипломатическую академию…
Никак не ожидавший услышать от Изотова такого убийственного для него сообщения, Поляков вскочил со стула и, едва удерживаясь от резких выражений, закричал:
— А почему вопрос о моем переводе не был согласован лично со мной?
— Это уже не ко мне, — ответил Изотов.
— А к кому же тогда?
— К генералу армии Ивашутину.
Поляков сразу обмяк и опустился на свое место. Пытаясь изобразить хладнокровие, он быстро нашелся и спросил, растягивая слова:
— И на какую же должность вы определили меня?
— Разумеется, на хорошую. Будешь начальником третьего разведывательного факультета.
Поляков скорчил недовольную гримасу и, схватившись за голову, с трудом выдавил из себя:
— И чем же было вызвано такое решение?
— Необходимостью улучшения, вернее, повышения качественной подготовки военных разведчиков. Ты же у нас считаешься самым опытным разведчиком «в поле». Вот тебе и карты в руки, чтобы, как сказал Ивашутин, приблизить учебный процесс к практической работе.
— А не кажется ли вам, Сергей Иванович, что много несуразного в таком решении? Получается, что военной разведке уже не нужны опытные сотрудники для работы за границей?
Поляков смотрел на долго молчавшего кадровика так, словно хотел сказать, что нет такой тайны, которую он не знает, что во всем подлунном мире нет ничего такого, чего ему не положено знать. И, пережив вспышку злости, едва переведя дух, с расстановкой проговорил:
— Давайте не будем, Сергей Иванович, играть в кошки-мышки, вы же отправляете меня в академию на отсидку, как в «райскую группу», созданную при Генштабе. Начальник управления кадров посуровел и сердито произнес:
— Нет, Дмитрий Федорович, это совсем не так. Ты остаешься в утвержденном списке резерва назначения на должности военного атташе и резидента разведки. Твоя служба в ГРУ по-прежнему безупречна, и потому я не сомневаюсь, что где-то года через два-три ты сможешь опять поехать на работу «в поле». Ничего больше сообщить не могу, — заключил он.
Возражать Полякову было нечего, и, пожав плечами, он неестественно громким голосом произнес:
— Что ж, надежда умирает последней. Но не потому, что она сильнее других. Просто ей больше других не хочется умирать…
Кто-кто, а Поляков, конечно, не хотел отрешаться от последней надежды. Для него этой надеждой, хоть слабой и зыбкой, в тот момент был генерал-лейтенант Изотов: он сказал то, что сняло с души камень и вернуло хоть какую-то опору в жизни. И именно за это бывший военный атташе в Индии поблагодарил своего покровителя:
— Спасибо, Сергей Иванович, вы успокоили меня немного.
На самом деле совсем не спокойно было на душе у Полякова: он продолжал подозревать, что далеко не с той целью, о которой говорил Изотов, переводят его в Военно-дипломатическую академию. Считал, что после отстранения от основной оперативной работы уже невозможны в дальнейшем какие-либо загранкомандировки. Что все связано с чем-то другим. Но с чем именно, он никак не мог понять. Выдвигая разные версии, он все чаще приходил к выводу, что это могло быть связано с ослаблением его работы по американской линии или с незаметно подступившим предпенсионным возрастом. Но больше всего его беспокоила теперь мысль о том, как он — изменник Родины, предатель — начнет вдруг читать лекции курсантам академии, да еще и убеждать их, что для советского разведчика понятия «долг», «честь» и «преданность Родине» имеют особую смысловую наполненность. Что интересы Родины для него превыше всего, и об этом разведчик должен помнить ежедневно, а в иных ситуациях — и ежечасно.
Инициатива перевода Полякова в академию исходила от начальника ГРУ генерала армии Ивашутина. Когда обсуждался этот вопрос, то руководитель управления кадров высказал мнение, что, может быть, стоило повременить с переводом на преподавательскую работу, что Дмитрий Федорович не настолько еще стар — ему всего пятьдесят пять лет. Но генерал армии был неумолим. Ответив категорическим отказом, он обронил при этом загадочную фразу: «Со временем вы тоже поймете и придете к выводу о справедливости моего решения».
Для Ивашутина стало все ясным в отношении Полякова после того, когда на стол ему легла служебная записка Леонида Гульева. В ней доказывалась версия о том, что Поляков много лет работал и продолжает работать на ЦРУ. Записка начиналась с анализа причин массовых провалов советских агентов-нелегалов и военных разведчиков, работавших в США. Далее в ней говорилось о том, что в процессе тщательного, неприемлющего никаких ошибок и просчетов изучения служебной деятельности нелегалов и выдворенных из Америки их операторов стало ясно, что только один человек мог знать и предать их — Поляков.
Работавшие в США военные разведчики и наши нелегалы, — читал Ивашутин, — являлись профессионалами высокого класса и не могли они все сразу провалиться на нарушениях правил конспирации и тому подобное, как это было отражено 15 лет назад в заключении комиссии, расследовавшей причины провалов и разгрома нашей нелегальной сети в США. Я допускаю, что один, ну два, три, четыре человека могли на чем-то засветиться, но не все же двадцать с лишним офицеров и 19 разведчиков-нелегалов!..
