ЭДУАРД КУЗНЕЦОВ - Дневники
15.7. Вчера виделся с Люсей и Виктором[20]. С Виктором дали всего 20-минутное свидание. Как всегда, надули: сказали, что дают 4 часа на свидание с теткой, а потом без предупреждения урезали на половину. Провокация чистой воды. Не дали даже пачки сигарет, а полицаи выносят со свидания пуды сала.
Сегодня вызвали меня с работы и как есть чумазого ввели в кабинет начальника лагеря: из 2-х в штатском один оказался майором Лесниковым, начальником Ленинградской следственной группы, занимавшейся нами. Все одно и то же: прощупывание настроения, заезды издалека под раскаяние, посулы, угрозы. Почему, спрашиваю, украли у меня вчера 2 часа свидания – пленка что ли кончилась? Да нет, пленки, говорит, у нас хватает. Это, поясняет, намек тебе: веди себя хорошо – и все будешь иметь. Как, спрашиваю, хорошо? Сотрудничать с вами или, может, в «Известиях» всю «правду-матку» изложить? «А почему бы и нет?» – ласково так улыбается он. Тут я вспомнил, что ребята там чай заварили, того и гляди выпьют там без меня… Ну, говорю, я пошел – работа не ждет… «Так как же?» – не отстает майор. Вспомнил я лагерные наблюдения: кто резко говорит чекисту «нет», того он не пытается вербовать, тогда как всякая уклончивость двусмысленна, – и решил не церемониться. Не знаю, говорю, правда или нет, но рассказывают, что чехи провозгласили такой печальный лозунг: «Пусть нас е-ут, но подмахивать мы не будем», – в ближайшие 15 лет это будет и моим лозунгом. На том и расстались.
Вечером я, возвращаясь с работы, самовольно влетел в кабинет Колгатина. Диалог:
Я: – Почему мне сначала дали 4 часа, а потом…?
Он: – Я вам с самого начала подписал два часа.
Я: – Дежурный офицер сказал, что 4.
Он: – Этого я не знаю.
Я: – Почему именно 2, а не 4? Я ведь никаких взысканий пока не имею.
Он: – Но ничем хорошим себя и не зарекомендовали.
Я: – Когда у меня будут заслуги, вам придется меня чем-то поощрять. 4-хчасовое же свидание предусмотрено законом, и сократить его можно лишь в качестве наказания. Так за что? Физиономия моя вам не нравится или, может, цвет лица?
Он: – За такой тон я мог бы сразу оформить вас на 15 суток.
Я (подчеркнуто четко и напористо): – Запомните, начальник, еще пара таких провокаций, и я сдохну, но укажу вам ваше место! Я ожидал, что нажмет кнопку под столом и меня утащат в изолятор, но он как-то растерялся, заюлил глазами и сказал, что это не он, что это приказ сверху.
Администрация еще не нашла нужного тона в обращении с нами. Этому мешает поднятая вокруг нас пыль, в которой слишком назойливо мелькают синие погоны. Любопытно, что их (администрацию) намеренно дезинформируют: рассказывают о наших связях в ЦРУ и Шин Бет, о том, что по нашему делу расстреляли шестерых (слова замполита старшего лейтенанта Лосева – по его уверению, так сообщили им во время специальной лекции в управлении). А недавно по местному радио читали статью, опубликованную в спецжурнале для работников МВД «К новой жизни» – роман да и только.
20.7. По вошедшему в силу в 1969 г. закону рецидивисты, отсидевшие треть срока, должны содержаться в бараках обычного (открытого) типа, а не в камерах. Сегодня на работе Колгатин, отвечая на вопрос Бергера, почему нарушается этот закон, сказал, что мы особый лагерь, и у нас свои законы. О нарушении же данной статьи знает сам Руденко – так что все, дескать, в порядке.
31.7. Писать все труднее – устаю очень. Всякий день надо решать мелкие проблемки – удачное решение их мало что дает, хотя и выматывает предельно, промахи же болезненны. Типичный пример. Репейкину кто-то сказал (кто именно, он скрывает), что я хочу его избить, за что – не ясно. Я его, собственно говоря, и узнал-то только после того, как меня спросили, за что я собираюсь его избить. Пошел к своей «жертве» объясняться, она от меня бегом. А вечером Воробьев сказал, что посадит меня в одиночку, если только я осмелюсь приблизиться к Репейкину. Очевидная нелепость ситуации никого ни в чем не убеждает. Важен донос, а все остальное – так себе.
6.8. Вызвал капитан КГБ Кочетков. Явно в связи со вчерашним вызовом Алика: пытался его завербовать – сперва льстил и доказывал, что ему, украинцу, с евреями не по пути, потом обещал досрочное освобождение (лет через 8). Кроме прочего, сообщил по секрету, что я и Юра давно предлагаем ему свое сотрудничество, но он наши предложения отклоняет, так как мы люди несолидные и не внушаем ему доверия. Закончил он угрозами скомпрометировать его, а когда и это не оказало должного действия, сказал, что создаст такие условия, что нового срока не миновать. Алик взбеленился и заявил, что ему нечего терять, и он сумеет броситься и пропасть в обнимку с тем, кто его в нее сталкивает. Кочеткову, видно, важно было выяснить, пересказал ли Алик нам вчерашнее.
Он: – Что это вы все с протестами какими-то? Все вам не нравится.
Я: – То есть?
Он: – Да вот ваше заявление о конфискации писем.
Я: – Уточняю – незаконной конфискации. Здешняя администрация страдает комплексом провинциализма: стоит им увидеть в письме иностранное слово, как им чудится черт-знает что…
Он: – Передайте Мурженко, что я забыл его угрозы. Погорячились мы оба…
Я: – Зачем же было так грубо вербовать человека?
Он: – Вербовать? Может, скажете, что я и вас вербовал?
Я: – Нет, зачем же. Но и свои услуги я вам не предлагал. Или вы и этого не говорили Мурженко?
Он: – Ну и выдумщики вы! Да зачем вы мне нужны? У вас такие сроки – слишком хлопотно с вами связываться.
Я: – Казалось бы, наоборот: большой срок гарантия верной службы.
Он: – Не всегда. Вас быстро разоблачат, и вы будете балластом на нашей шее: будете требовать льгот, помилования и т. п., а толку от вас никакого.
Я: – Ну мне-то это не грозит.
Он: – А зря вы так настроены. Я ведь могу вам и насолить.
Я: – Например?
Он: – Буду вас вызывать к себе каждый день – все решат, что вы стукач.
Я: – И только?
Он: – Включу вас в списки лиц, намеченных к вывозу на строгий режим. А так как вам до половины срока далековато, все поймут, что вы мой работник.
Я: – Мои друзья этому не поверят, а остальные меня не интересуют. Оно бы даже и к лучшему: тут такая зона, что даже мнимое сотрудничество с ЧК может огородить человека от многих неприятностей. Так что действуйте. Кстати, как вы сочетаете такие методы работы с законом?
Он: – Закон законом, а жизнь жизнью. Диалектика! Иногда для соблюдения закона нужно отступать от него.
Я: – Иногда? А кто дозирует?
Он: – Вы на спецу, а не где-то там. Тут не исправительное заведение, а карательное. Наше дело – согнуть вас в дугу, чтобы шелковыми стали. Ясно?
11.8. Решили написать обращение к У Тану. Остановились на моем варианте. Правда, не исключено, что У Тан уйдет с поста генерального секретаря ООН. И тогда личная форма обращения к генеральному секретарю неудачна. Но это не суть важно. Вот текст «Обращения», подписанного не только мною, но и Федоровым и Мурженко.
