Майкл Робертс - Grace. Автобиография
«Супермодель». Какой-то уродливый термин. Еще в эпоху китча он искалечил многих из них, превратив в капризных и высокомерных особ. Но тут важно помнить, что изменился и мир вокруг этих девушек. Теперь от них требуют слишком многого: эти постоянные перелеты через Атлантику, прямо из самолета – в фотостудию, не тратя времени на душ, и при этом надо выглядеть свежей и счастливой, отработать съемку и назад – в самолет; с рекламных съемок – на подиум, с подиума – не расслабляясь – на ночные примерки платьев… Стоит ли удивляться, что они тянутся к шампанскому и наркотикам?
С другой стороны, «старая гвардия» в лице того же Ива Сен-Лорана предпочитала видеть на подиуме профессиональных манекенщиц. Но если в семидесятые и восьмидесятые годы многие из этих моделей cabine[38] были красивыми и подготовленными (взять хоть прекрасных темнокожих девочек – Мунию, Амалию или Катюшу), в девяностые Ив мог запросто, на потребу публике, заменить их знаменитостью вроде Летиции Касты – французской модели, а ныне киноактрисы. Ее фигура всегда была ближе к Ренуару, чем к Модильяни, и казалось, что еще немного, и платье на ней разойдется. Еще были девочки «по спецзаказу» – например, Карре Отис, к которой я всегда была равнодушна, и Тайра Бэнкс, которая продержалась недолго, но успела получить свою минуту славы после того, как Карл включил ее в показ Chanel. Конечно, эта девушка с необъятным бюстом и невероятно тонкими лодыжками не была создана для высокой моды, и, глядя на нее, сразу можно было понять, что она найдет себя в чем-то другом. Впоследствии она стала хозяйкой телешоу о модельном бизнесе и сейчас пользуется грандиозным успехом.
С приходом в Chanel Карл загорелся идеей поиска новых лиц. Он выбирал модель и делал ее звездой сезона. Сначала это были женщины вроде Инес де ля Фрессанж, олицетворяющие тип девчонки-сорванца. Потом ему стали нравиться девушки, далекие от буржуазного шика Chanel, – Клаудиа Шиффер или внучка герцогини Девонширской бунтарка Стелла Теннант, в юности ходившая с кольцом в носу.
Ах, эти ранние девяностые. Не совсем мое время. Мы, казалось, навечно застряли во Флориде, где снимали с гламурными фотографами вроде Тициано Магни и Санте д’Орацио. Но я послушно плыла по течению – пока не настал мой звездный час.
О творческом взлете
Глава XIII,
в которой наша героиня становится знаменитой и наслаждается сопутствующими благами
В конце лета 1992 года я запланировала фотосессию со Стивеном Майзелом в желтеющих полях штата Нью-Йорк. Я уже давно вынашивала идею представить на страницах Vogue романтические платья в стиле винтаж, поскольку всегда любила их и носила сама. Мне кажется, они выглядят очень по-английски. Но если в Англии я обыгрывала их с резиновыми сапогами, на этот раз мой выбор пал на Doc Martens – грубые ботинки, весьма популярные среди американских дорожных рабочих, лесорубов и строителей. Между тем Стивен хотел, чтобы на фотографиях были и юноши, поэтому предложил мне нарядить их в объемные дырявые свитера и килты.
На этот образ Стивена вдохновил его бойфренд Бенджамин, преданный поклонник Курта Кобейна из группы Nirvana, с которым прочно ассоциировалась атмосфера рабочих кварталов Сиэтла. Стивен использовал этот стиль в своих последних работах для итальянского мужского журнала Per Lui, где стилистом трудился мой хороший друг Джо Маккенна – а уж он-то, как никто, разбирался в уличной моде. По просьбе Стивена, ничего не подозревая, я позвонила ассистентке Джо и спросила адреса магазинов, где можно было найти эти бесформенные свитера с дырками. Все кончилось тем, что я ужасно обидела Джо, поскольку не обратилась за советом лично к нему – хотя потом мы, конечно, помирились.
Одежду для девушек мы заказали в основном у дизайнера Анны Суи, которая уже много лет хранила верность стилю гранж. К Марку Джейкобсу мы не обращались, потому что съемка состоялась еще до того, как он представил свое знаменитое противоречивое шоу «Гранж», а предварительные просмотры он не устраивает. Я не могла использовать его коллекцию просто потому, что ее не видела. В моде такие совпадения случаются постоянно, и зачастую невозможно определить, откуда появилась идея.
В свое время стиль гранж, который вышел из лабиринтов подземки и быстро завоевал популярность в молодежной среде, стал поворотным моментом в моде. Он выпустил на волю поток ярких красок, высокие каблуки и большие, старомодные блестящие браслеты. Он очистил вкусовое пространство и проложил дорогу для романтического минимализма таких дизайнеров, как Хельмут Ланг и Джил Сандер, – а также для эпатажного ассиметричного кроя Джона Гальяно. Гранж изменил ход событий и для меня. Это было единственное дизайнерское направление, в котором Карлин не могла со мной конкурировать – потому что ей оно категорически не нравилось.
Впрочем, нельзя сказать, чтобы ее это останавливало.
Вскоре после моей фотосессии мы оказались в Париже на показе коллекции Жан-Поля Готье, вдохновленной традиционным платьем евреев-хасидов. Коллекция была крайне неоднозначной; у одних она вызывала восторг, у других – отторжение. Кто-то даже почувствовал себя оскорбленным, считая ее насмешкой над религией. Но стоило разобрать «лук» на составные части, как становилось ясно, что одежда на самом деле очень красивая: насыщенная вышивка и икринки бисера на черном шелке и сером атласе выглядели очень изысканно. После показа Анна, как обычно, попросила каждого из нас выразить свое мнение. Карлин высказалась в своей привычной манере:
– Je déteste ça. C’est tout ce que je déteste[39], – отрезала она.
Я уже успела сказать в финале дефиле, что коллекция красивая и мне она очень понравилась. Поэтому Анна, выслушав всех, объявила, что коллекцию для журнала буду фотографировать я, «потому что Грейс она нравится». До сих пор эксклюзивное право снимать то, что называлось «дизайнерской историей», принадлежало Карлин – независимо от того, нравился ей материал или нет. И на этот раз она взорвалась. Анну крайне удивило желание Карлин фотографировать «ненавистную» коллекцию. После этого Карлин исчезла с показов на целых четыре дня. Вернувшись, она встретилась с Анной и со мной и по взаимному согласию стала работать внештатно.
Маятник снова качнулся в мою сторону с восхождением звезды дизайнера Джона Гальяно. Эксцентричный и непредсказуемый, он переместил свои романтические показы в Париж, в котором решил прочно обосноваться. Ранние коллекции Джона лондонского периода практически не присутствовали на наших страницах: в середине восьмидесятых, когда он только появился на сцене, Анна как раз перешла в британский Vogue и была настроена посвятить журнал целеустремленным и практичным костюмам, а не ностальгически печальным образам, к тому же заляпанным грязью. Первый большой показ Джона – недавнего выпускника Центрального колледжа искусства и дизайна Святого Мартина, который затмил именитых дизайнеров Лондонской недели моды, – как раз был посвящен одежде, ломающей стереотипы. Здесь царствовали длинные, пастельных цветов, ночные рубашки из полосатого фланелета, надетые под огромные бесформенные и дырявые свитера и дополненные пыльными, грязными мужскими ботинками, парой старых сломанных будильников в качестве броши и цилиндрами, усыпанными ветками. По причинам, лучше известным Джону и его музе Аманде Харлек (видимо, вдохновлявшей его на создание образов охотой, стрельбой и рыбалкой), в финале шоу одна из моделей вышла на подиум с большой рыбиной – это была свежая макрель – и швырнула ее в первый ряд, где она шлепнулась на колени миссис Бурштейн, владелицы бутика Browns. Если учесть, что в знак уважения к таланту Гальяно бедняжка недавно заполнила витрину своего эксклюзивного магазина в лондонском Вест-Энде его дипломной коллекцией, этот жест показался, мягко говоря, неблагодарным.
