Игорь Оболенский - Мемуары наших грузин. Нани, Буба, Софико
Ко мне как-то пришла журналистка и спросила: «Как проходит ваш день?» Ну я и ответила: «Встаю, принимаю молочную ванну, потом приходит педикюрша, потом отдыхаю, мне читают газету, потом еду в театр. А перед сном принимаю душ из шампанского». И она всему поверила, смутил только душ из шампанского.
А я… Не успеваю открыть глаза, начинаю думать: «Чем сегодня накормить детей? Надо заплатить за телефон, за свет. Придут рабочие, не забыть о репетиции».
Знаете, я так чувствую быстротечность времени, не успеваю жить! Поняла, что время бежит, где-то после 40. Мой старший сын талантливейший художник, но лентяй. Вернее, не лентяй, но не чувствует, что время мчится. Никак не могу его заставить это понять.
Младший — актер, но… Маленький принц. Он мой сын. Я его родила, а плацента не отделилась. Не может без меня существовать, как и я без него.
В этот момент Сандрик обратился к матери с какой-то просьбой. И пока Софико была занята, я вспомнил, как оказался в одной компании с актрисой в каком-то московском ресторане. Как смешно она рассказывала о своих поездках за границу. В этот раз тоже попросил актрису вспомнить какой-нибудь эпизод из гастрольной жизни.
— Были не только веселые истории. Никогда не забуду, как нас с Гией Данелия в конце 60-х послали в Чехословакию представлять фильм «Не горюй!».
Кстати, сценарий этого фильма писался изначально на меня, поэтому мою героиню зовут Софико. Надо так было случиться, что на съемках у меня обострилась язва. И единственное, что помогало — семечки, которые я бесконечно грызла. Гию это бесило: «Прекрати! Фильм провалится». Он даже нарочно назначал съемки на раннее утро, чтобы я не успела купить семечки. Но я еще с вечера готовилась и заезжала прямой домой к женщине, которая ими торговала. А Гие сказала, что все будет наоборот и фильм ждет успех. И оказалась права!
Мы с этой картиной много ездили. В тот раз в составе делегации кроме нас были оператор Вадим Юсов, Буба Кикабидзе и тогдашняя жена Данелия актриса Люба Соколова. Приехали мы. Вечером — премьера. За нами заехал директор кинотеатра и привез к абсолютно темному зданию — ни света, ни афиш, ни людей.
Мы удивленно посмотрели друг на друга, а Гия спрашивает у директора: «Это здесь будет премьера? А почему так темно и никого нет?» Директор испуганно отвечает: «Я вас очень прошу, не говорите громко по-русски». Завел нас в кабинет, предложил чай-кофе и сказал, что на несколько минут отлучится. Причем, когда он выходил, я услышала, как в дверном замке повернулся ключ.
Я сказала ребятам, что нас заперли. Данелия говорит: «Тебе показалось». А потом дернул дверь — действительно заперта. На часах восемь вечера, полдевятого. Мы уже стали стучаться, звать на помощь. Наконец, ровно в девять появился директор с бледным от испуга лицом и проводил нас в зрительный зал. А там — никого. Только на последних трех рядах какие-то престарелые люди. Как мы потом узнали, в течение этого часа он съездил в дом умалишенных, чтобы хоть кого-то привезти на наш фильм.
Оказалось (нам же никто ничего не говорил), в стране был объявлен траур из-за ввода советских войск. Погибли люди, все дома были убраны черной тканью, на каждом окне стояла свеча. А нас с комедией послали на растерзание. Потом нам рассказывали, что перед нами с гастролями приезжал эстонский оркестр. Так барабанщику рогаткой выбили глаз. Буба Кикабидзе чуть не плакал: «Я тоже барабанщик, мне тоже выбьют глаз». Нам запретили говорить по-русски. И мы — я, Гия и Буба — общались по-грузински. А Люба, с которой мы ходили по магазинам, шепотом называла мне заинтересовавшую ее вещь. Никогда не забуду ту поездку.
И свое депутатство в Верховном Совете СССР помню.
Такое разве забудешь? Я была депутатом от Южной Осетии. На сессиях рядом со мной сидел первый секретарь обкома, кажется, так называлась должность первого лица республики. Во время голосований нас просили поднять руки. «Единогласно?» — переспрашивали на всякий случай. А я кричала, что нет, не единогласно, я — «против». Чего мне было бояться? Я относилась ко всему, как к спектаклю. И секретарь обкома умолял меня: «Софико, опусти руку, меня с работы снимут!»
На одной из сессий перед нами должен был выступить Брежнев. Но вместо него на трибуну поднялся Суслов и сказал, что Леонид Ильич приболел. А в вечерних газетах все равно напечатали, что на сессии выступил Брежнев, и опубликовали его речь, перемежающуюся ремарками «аплодисменты», «бурные аплодисменты, переходящие в овацию». А ведь нас было 900 человек депутатов. И все равно не стеснялись дурить народ. Странно, что еще и фотографию выступающего Брежнева не напечатали. Такой маразм!
Но я не жалею, что была депутатом. Потому что смогла многим помочь. Что вы, у меня дома очередь с утра выстраивалась. Когда Шеварднадзе был первым секретарем ЦК компартии Грузии, а я — депутатом Верховного Совета, он попросил меня выступить в защиту старинного церковного комплекса, рядом с которым располагался полигон советских войск. «Ты актриса, тебе можно. Попроси перенести полигон. Только постарайся умаслить Брежнева», — напутствовал меня он. Я вышла на трибуну и сказала: «Конечно, нашим солдатам надо где-то учиться. Но ведь можно найти другое место. Дорогой Леонид Ильич, я надеюсь на вас, вы же отец всех нас!» Брежнев заплакал, подошел ко мне, обнял — вопрос был решен.
Горестный август 2008 года, надолго поставивший крест на почти семейных отношениях России и Грузии, был впереди. Чиаурели до него не дожила. Но тема наших двух стран, конечно, в разговоре прозвучала.
Уже тогда мы говорили, словно находясь на двух полюсах. Но было легко, ведь между нами было великое прошлое, сердечное настоящее и большое будущее. Была надежда .
Есть она и сейчас, когда я пишу эти строки.
— Поймите, я не политик, я актриса. В России живут люди, которых я обожаю. Я юность провела в России, училась в Москве, во ВГИКе. Это моя вторая родина! Но я не всегда понимаю поступки ее власти.
Мирным путем Грузия победит всех. А военным, конечно, никогда. У нас же маленькая страна.
Самое главное — это любить друг друга. У наших народов так много общего, что его никогда не забыть и не зачеркнуть.
Не люблю говорить о политике, но куда от нее денешься. Беда прежнего грузинского руководства заключалась в том, что президент Шеварднадзе был оторван от реальной жизни народа и верил благостным докладам своего окружения.
Шеварднадзе, когда стал президентом, был уже в годах. Его привезли в 1992 году в стра-а-ашную, раздробленную Грузию. У нас не было ни электричества, ни газа. Приходилось во дворах разводить костры, чтобы приготовить еду. Ведь я только тогда поняла, что газ нам дает Азербайджан, а электричество — Россия. И Шеварднадзе начал постепенно наводить порядок. Но к 1997 году он уже был окружен теми, кто не допускал его к простому народу. И он, видимо, полагал, что все прекрасно.
