Александр Музафаров - Семейные драмы российских монархов
Естественно, что подобные меры вызвали недовольство высшего духовенства. Патриарх Никон Уложение 1649 года иначе как «проклятой книгой» не называл. Но и поделать с ним ничего не смог. Но в 1666 году Монастырский приказ был упразднён — это была цена, которую заплатил царь Алексей Михайлович за то, что высшие иерархи Церкви поддержали его в споре с патриархом Никоном.
В 1702 году, после смерти последнего патриарха Андриана, Пётр Алексеевич возобновил деятельность Монастырского приказа. Царь отчаянно нуждался в средствах на свои преобразования и войны, а церковные земли полагал «втуне гибнущими», то есть пропадающими без всякой пользы! К тому же он задумал провести реформу церковного управления и хотел лишить Церковь самостоятельных источников финансирования.
Однако уже в 1720 году Монастырский приказ был в очередной раз упразднён (на этот раз навсегда), а церковные владения возвращены Церкви. Дело в том, что коррумпированные петровские чиновники управляли бывшими церковными землями гораздо хуже, чем их прежние владельцы, и доходы казны, вместо того чтобы возрастать, стали падать. Деньги для царя были важнее, и он переиграл всё обратно.
В первой половине XVIII века ситуация изменилась — экономическая коллегия Синода периодически оказывалась неспособной внести в казну причитающиеся с неё средства.
В 1757 году императрица Елизавета принимает указ, которым передаёт управление церковными землями назначенным Сенатом чиновникам из числа отставных офицеров. Казалось, вопрос решён окончательно, но в 1760 году действие указа было приостановлено — Синод добился его отмены, обязавшись выделять каждый год не менее 300000 рублей на нужды увечных воинов.
Таким образом, к моменту прихода к власти Петра Фёдоровича вопрос о церковной собственности давно уже решался и всё никак не мог решиться окончательно. Молодой император решил его радикально: согласно его указу, церковные земли переводились под управление специально созданного государственного органа — Экономической коллегии. Населявшие их крестьяне освобождались от всех обязательств в пользу своих бывших хозяев, а их статус приравнивался к статусу государственных крестьян. Они также должны были платить по одному рублю с мужской души в год — средства с этого сбора должны были пойти на содержание Церкви. В дальнейшем предполагалось распространить этот сбор и на всех государственных крестьян.
Для нашей темы важно, что реформа управления церковным имуществом, предпринятая Петром III, не была проявлением некоей нелюбви императора к Русской Церкви, а продолжением политики русских царей, которую начал ещё его прадед — Алексей Михайлович.
Выше уже говорилось об отношении императора к православию. Нет никаких документальных свидетельств, говорящих о том, что после взошествия на престол оно как-то изменилось. После переворота 1762 года Екатерина обвинила мужа во всех смертных грехах, в том числе и в том, что «закон наш Православный Греческий перво всего возчувствовал своё потрясение и истребление своих преданий церковных, так что Церковь Наша Греческая крайне уже подверженной оставалась последней своей опасности переменою древнего в России Православия и принятием иноверного закона».
Ничем не подтверждаются слухи о намерении переодеть духовенство в немецкое платье, а из храмов вынести все иконы, кроме образа Спаса и Богородицы. Более того, даже источник этих слухов найти затруднительно. Чем можно их опровергнуть? Пожалуй, лучшим ответом будет то, что мы уже знаем о Петре Фёдоровиче. Ведь проект такой реформы не мог родиться на пустом месте. Государь либо сам должен был обдумать его, либо воспользоваться чьими-то советами. Но документы не подтверждают интереса Петра III к вопросам религии. И среди его советников мы не видим никого, кто занимался бы подобной проблематикой. Более того, приведённые выше указы императора по отношению к старообрядцам говорят совсем о другом. Сложно представить, чтобы царь, который призывал «не принуждением исправлять» «застарелые суеверия» раскольников, готовился одновременно радикально исправлять религию большинства.
Историки, описывая реформаторскую и государственную деятельность Петра III, обычно делают оговорку: да, законы и указы важные, но это работа не самого императора, а его помощников. Сам царь-де равнодушно относился к государственным делам. К.А. Писаренко высказал даже такое мнение: императрица Елизавета, чтобы облегчить первые шаги племянника на престоле, «сформировала хорошую дееспособную команду помощников, которым надлежало взять на себя заботы о сохранении в Российском государстве стабильности». Непонятно только одно: что же мешало всем этим талантливым людям произвести столь необходимые для страны преобразования раньше — во времена правления «дщери Петровой»? Хотя значительная часть работы по подготовке приведённых выше и иных законодательных актов лежала на плечах помощников и советников императора, но политическая воля, необходимая для реализации предложений и воплощения их в законодательных актах, могла исходить только от государя. Пётр Фёдорович был достойным внуком своего деда, он действительно был русским императором, а не казался им.
Впрочем, этот тезис указывает на важную особенность государственной деятельности Петра Фёдоровича — она логично продолжала деяния его предшественниц на троне, а значит, не должна была быть воспринята обществом как нечто радикально новое и не могла вызвать общественное возмущение. А значит, искать причину заговора против императора надо не только в его политике, но и в личных отношениях и прежде всего в отношениях с супругой.
Во многих мемуарных и исторических работах можно встретить утверждение, что, получив власть, император задумал избавиться от жены, заточив её в крепость, а сына объявить бастардом и тоже сослать. Как обычно, никаких документальных свидетельств о наличии у императора подобных намерений не существует. Всё основано на слухах, которые не могли не распускать сторонники Екатерины после переворота. А что было на самом деле?
Действительно, к 1762 году от доверия, которое питал некогда Пётр Фёдорович к своей супруге, не осталось и следа. Так что мешало внуку пойти по стопам великого деда и развестись с женой, обвинив её в супружеской неверности, чему было множество доказательств? Мешало то, что по своему рождению и воспитанию внук сильно отличался от деда. Пётр III был воспитан как типичный европейский аристократ XVIII века, и, следовательно, к вопросу семьи и брака он относился так, как это было принято в Европе. А для европейских дворов того времени характерно чёткое разделение личных чувств и семейной жизни. На семью в эту эпоху смотрят как на долг перед династией и средство политики. Свадьбами скрепляются политические союзы, при этом личные чувства жениха и невесты в расчёт часто и вовсе не принимаются. Главное, что требовалось от семейной пары, — выполнить свой долг перед династией — произвести на свет наследника. Поскольку «жить без любви на свете очень сложно», а принцип «стерпится — слюбится» работал далеко не всегда, появился институт фавориток (и фаворитов) — официально признанных любовниц и любовников. Во Франции, которая была в этом вопросе впереди Европы всей, фаворитка короля даже имела официальный статус — Maîtresse en titre. При таком состоянии нравов разводы были событием весьма редким, чрезвычайным, почти всегда связанным с политикой.
