Алимжан Тохтахунов - Мой Шелковый путь
Я собрал вещи и заказал авиабилет в Италию. Единственным местом, о котором я мог думать в те дни, был Форте деи Марми — курортный городок, где я бывал несколько раз. Там царил покой, там можно было отдохнуть, заставив себя забыть обо всем.
За день до моего отъезда из Парижа ко мне приехал из Ташкента мой друг Коля Любарцев, вратарь «Пахтакора».
— Извини, Коля, я пригласил тебя погостить, но у меня не получается принять тебя. Мне отказали в виде на жительство, — виновато развел я руками. — Надо уезжать не позднее завтра. Но ты можешь жить здесь, если хочешь. Квартира в твоем распоряжении.
— Нет, Алик, не хочу так. Что мне тут делать без тебя?! — воскликнул он почти обиженно. — Поеду с тобой, если ты не возражаешь. Ты уже решил, куда направишь стопы?
— В Форте деи Марми. Там хорошо. Курорт.
— Тогда отправляемся вместе…
Любопытно, что в первый же день нашего отдыха в Форте деи Марми, когда мы поехали из отеля на велосипедах на базар, нас остановили полицейские в форме.
— Ваши документы, синьоры! — потребовали они приказным тоном.
Мы безропотно подчинились, и они неторопливо переписали все наши данные в какой-то журнал.
— Вы можете ехать дальше, — козырнули после этого полицейские и скрылись.
Проводив их долгим взглядом, я вздохнул.
— Чего это вдруг у нас документы спросили? — удивился Любарцев. — У меня никогда нигде не спрашивали паспорт. Разве мы подозрительно выглядим?
— Нет, Коля, выглядим мы вполне обыкновенно.
— Тогда что?
— Просто меня передали с рук на руки.
— Не понимаю.
— Французская полиция выдавила меня из Парижа и теперь передала на руки итальянским спецслужбам.
— По-моему, сгущаешь краски, Алик. Или ты всерьез думаешь, что они плетут вокруг тебя паутину?
— Плетут… Уже сплели, Коля. Эта паутина мне дышать не дает свободно. Они мне на пятки наступают, демонстративно показывают, что контролируют каждый мой шаг. И это называется свобода? Это демократия? Что это? В Советском Союзе, где я действительно нарушал закон, зарабатывая на карточной игре, меня не обкладывали так, как в этой проклятой Европе. Ты почитай, что они сочиняют обо мне! Бандитом называют, крестным отцом мафии! Не представляю, как жить дальше. Если и здесь начнется то, что было во Франции, то лучше умереть…
— Алик, все не так плохо. Ты просто устал от выпавших на твою долю неприятностей.
— Но ты сам видел, Коля. Нас остановила полиция. Это не случайность. Они показывают мне, что я под колпаком, недвусмысленно намекают, что житья мне не дадут. Я устал бороться. Они этого и хотели — чтобы я устал. Они следили за мной всюду и постоянно. Это даже не слежка была, а тупое давление на психику. Они не скрывались, ходили за мной всюду группой, открыто по десять человек ходили за мной. Действовали на нервы. И вот все опять начинается!
— Если на самом деле все обстоит так, как ты предполагаешь, где же выход? — обеспокоенно спросил Любарцев. — Может, лучше тебе вернуться в Россию?
— В Россию?.. Не знаю… Я отвык от России…
— А почему бы тебе не жить в Израиле? У тебя же есть их паспорт?
— Во-первых, мне не нравится Израиль. Это чужая для меня страна, чужой народ, чужой воздух, чужое все. Во-вторых, моя жена умерла. Раньше супружество служило какой-то связующей нитью с Израилем. Теперь эта нить порвалась, и я сдал израильский паспорт.
— Зачем?
— Не хочу, чтобы меня попрекали им. Я же не еврей, родственников там нет никаких. Зачем мне их гражданство? Еще раз попробую закрепиться в Европе. Сделаю последнюю попытку.
После Форте деи Марми я перебрался в Рим, но каждое лето я уезжал в этот удивительный городок, который превратился в мое прибежище. Там я отдыхал душой. Там я принимал друзей, как раньше делал это на моей парижской квартире; правда, уже не мог предложить им настоящий русский борщ, и мы довольствовались итальянской кухней. В Форте деи Марми всегда отдыхал Андрон Кончаловский с женой Юлей, к ним приезжал Сергей Владимирович Михалков, с которым я общался часто и с большим удовольствием. Выезжая на велосипеде на пляж, я всегда заранее радовался встрече с Сергеем Владимировичем, предвкушая удовольствие от его неторопливых рассказов о далеком прошлом. Мне нравились его нестареющие глаза, сиплый голос, слегка сбивчивая речь…
Гости ко мне приезжали регулярно, и поэтому лето было моим любимым временем. Павел Буре, Анзор Кикалишвили, Каха Каладзе, Андрей Шевченко — всех не перечислить, кого я с открытой душой принимал на вилле и водил по солнечным улочкам городка. Я любил велосипедные прогулки по Форте деи Марми, любил угощать в ресторанах, которые особенно мне нравились, любил побродить с друзьями по местным базарчикам, купаясь в их шуме и гомоне итальянской речи.
Но лето заканчивалось, и мне приходилось возвращаться в Рим. Не скажу, что Рим не нравился мне… Там каждый кирпич источает дух античности. И все-таки Рим — не мой город. Объяснить этого не могу и даже не пытаюсь. Долгая жизнь в Париже напитала меня французскими красками, и Рим сразу показался мне более резким, жестким, грубым. Его краски более ядовиты, чем цвета, которыми наполнен Париж. Вдобавок в Риме слишком много развалин, что производит ощущение некоторой замусоренности. Приходя на форум, видишь реальные следы античного мира, но это не стены императорских дворцов, а обломки стен, осколки колонн, остатки фундамента. Стоя среди этих камней, почти невозможно представить, как в действительности выглядел форум в свои лучшие годы. Даже буклеты для туристов, где античные храмы нарисованы в реконструированном виде, не помогли мне признать в наваленных тут и там раскаленных каменных плитах святилище Весты и храм Юпитера. Только триумфальная арка сохранилась целиком, со всеми ее колоннами и барельефами, на которых изображены фигурки всадников и ликторов. Все остальное на римском форуме не вдохновляет, к сожалению. Париж в этом смысле гораздо целостнее и свежее.
Даже построенный Веспасианом Колизей — грандиозное сооружение, некогда начиненное немыслимыми техническими новинками, которые позволяли заполнять арену водой и превращать песчаную поверхность в настоящее озеро, — даже этот грандиозный цирк не произвел на меня впечатления. Каменные скелеты былого величия всегда останутся только скелетами. Христианская традиция гласит, что мрамор, которым был облицован Колизей, был употреблен потом при строительстве собора Святого Петра. Если это так, то меня удивляет вот что: неужели церковь, считая Колизей местом массовой казни первых христиан, а потому впитавшим в себя кровавый дух языческого Рима, сочла возможным использовать мрамор, украшавший театр, где собиралась самая безнравственная публика? Колизей — территория узаконенного насилия, разврата, цинизма. Как же могли католики украшать собор Святого Петра мрамором, впитавшим в себя то, что так противно христианскому сердцу?
