Джованни Казанова - История Жака Казановы де Сейнгальт. Том 5
Первое, что она мне сказала, было, что ее Гений сказал ей, что она увидит меня в этот самый день.
— Корнеман, — сказала она, — сказал мне вчера, что то, что вы сделали, невероятно. Я уверена, вы учли двадцать миллионов. Фонды на бирже растут, и мы увидим через неделю оборот по меньшей мере в сто миллионов. Извините, если я осмеливаюсь сделать вам подарок в 2 тысячи. Это мелочь.
Мне не надо было говорить ей, что она ошибается. Она велела сказать швейцару, чтобы никого не принимал, и мы стали беседовать. Я увидел, что она задрожала от радости, когда я спокойным тоном сказал, что привез с собой мальчика двенадцати лет, которого хочу устроить учиться в лучший пансион Парижа.
— Я помещу его, — сказала она, — к Виару, где находятся мои племянники. Как его зовут? Где он? Я знаю, что это за мальчик. Мне не терпится его увидеть. Почему вы не зашли ко мне?
— Я представлю его вам послезавтра, потому что завтра я буду в Версале.
— Говорит ли он по-французски? Пока я не устрою все с его пансионом, надо, чтобы вы поместили его у меня.
— Мы поговорим об этом послезавтра.
Зайдя в свое бюро, где я нашел все в порядке, я отправился в Итальянскую Комедию, где играла Сильвия. Я нашел ее в ложе вместе с дочерью. Она сказала, что знает о том, что я проделал в Голландии очень важные дела, и я видел, что она была удивлена, когда я ответил, что работал для ее дочери. Та при этом покраснела. Сказав им, что приду к ним ужинать, я пошел в амфитеатр. Какой сюрприз! Я увидел в одной из первых лож м-м Кс. К.В. вместе со всем ее семейством. Вот ее история.
М-м Кс. К.В., по происхождению гречанка, была вдовой одного англичанина, сделавшего ее матерью шестерых детей — четырех девочек и двух мальчиков. На смертном одре, не имея сил выдержать слезы своей жены, он перешел в римско-католическую веру, но, поскольку его дети не могли наследовать его капитал в Англии, составлявший 40 тыс. ф. ст., не будучи англиканского вероисповедания, она отправилась в Лондон, где проделала все необходимое. Это было в начале 1758 года.
В 1753 году я был влюблен в ее старшую дочь в Падуе, играя с ней в комедии, и шесть месяцев спустя, в Венеции, м-м Кс. К.В. сочла нужным исключить меня из своего общества. Ее дочь заставила меня страдать от этого афронта с помощью очаровательного письма, которое мне до сих пор дорого; впрочем, влюбившись в М. М. и в К. К., я легко ее забыл. Эта девушка, хотя ей было всего пятнадцать лет, была красотка, в лице которой сочетались шарм и развитый ум, впечатление от которого зачастую сильнее, чем от первого. Камергер короля Прусского, граф Альгароти, давал ей уроки, и множество юных патрициев мечтали о завоевании ее сердца, которое, казалось, было отдано старшему сыну из семьи Меммо из прихода С. Маркуола. Он умер четыре года назад прокуратором Сен-Марк.
Пять лет спустя после этих событий, читатель может себе представить, каково было мое удивление при виде всего этого семейства. Мисс Кс. К.В. меня сразу узнала, она показала меня своей матери и та подозвала меня веером. Я пошел в ее ложу.
Она отвергла прежнее, сказав, что мы больше не в Венеции, что она сердечно мне обрадовалась, и она надеется, что я буду часто бывать у нее в Отеле де Бретань на улице Сен-Ондре дез Ар, где она обитает. Ее дочь сделала мне те же комплименты с гораздо большей выразительностью; она предстала передо мной как чудо, и мне показалось, что моя любовь, после пяти лет сна, проснулась с новой силой, равной тому возросшему очарованию, которое претерпел объект у меня перед глазами.
Они сказали мне, что проведут шесть месяцев в Париже перед возвращением в Венецию; я сказал, что рассчитываю обосноваться здесь, что я сегодня вернулся из Голландии, что должен провести завтрашний день в Версале и что они увидят послезавтра у себя меня, готового оказать им любые услуги, которые от меня зависят.
— Я знаю, — сказала мне мисс Кс. К.В., — что то, что вы сделали в Голландии, должно вас сделать желанным во Франции, и я надеюсь вас видеть; ваше невероятное бегство доставило нам огромное удовольствие, потому что мы вас любим. Мы узнали об обстоятельствах этого бегства из шестистраничного письма, написанного вами г-ну Меммо, которое заставило нас дрожать и смеяться. Что же касается того, что вы сделали в Голландии, мы узнали об этом вчера от г-на де ла Попелиньер.
Этот генеральный откупщик, с которым я познакомился в его доме в Пасси за семь лет до описываемых событий, зашел в ложу. Коротко поздравив меня, он сказал, что если я смог бы устроить подобным образом дело с двадцатью миллионами для компании Индий, он сделал бы меня генеральным откупщиком. Он посоветовал мне натурализоваться во Франции, прежде чем станет известно, что я разбогател по меньшей мере на полмиллиона.
— Не может быть, чтобы вы заработали меньше.
— Это дело меня разорит, месье, если меня лишат права на куртаж.
— Вы правильно делаете, говоря так. Все хотят с вами познакомиться, и Франция вам обязана, потому что вы повысили ее акции.
На ужине у Сильвии моя душа купалась в неге. Со мной обращались, как будто я был членом семьи, и, в свою очередь, я убеждал всех, что хотел бы считать себя таковым. Мне казалось, что моя судьба связана с их влиянием и их постоянной дружбой. Я заставил мать, отца, дочь и двух сыновей принять мои подарки. Самый богатый я предназначил матери, которая передала его дочери. Это были ушные подвески, которые стоили мне шесть тысяч флоринов. Тремя днями позднее я подарил ей ларец, в котором находились два куска превосходного коленкора, два — очень тонкого полотна и гарнитуры из фламандских кружев ручной выработки, называемых английскими. Я дал моему другу Марио, который любил курить, трубку из золота и прекрасную табакерку. Младшему, которого я безумно любил, я подарил часы. Мне еще придется говорить об этом мальчике, качества которого во всем ставили его выше его положения. Был ли я достаточно богат, чтобы делать такие значительные подарки? Нет, и я это знал. Я делал их только потому, что опасался, что таковым и не стану. Если бы я был в этом уверен, я был бы сдержаннее.
Я выехал в Версаль до рассвета. Г-н герцог де Шуазейль встретил меня, как и в первый раз, за письмом. Его причесывали. В этот раз он отложил перо. Коротко меня поприветствовав, он сказал, что если я чувствую, что способен организовать заем в сто миллионов флоринов за четыре процента годовых, он признает за мной выдающиеся достоинства. Я ответил, что мог бы подумать об этом после того, как увижу, каково будет вознаграждение за то, что я сделал.
— Все говорят, что вы получили 200 тысяч флоринов.
— То, что говорят, ничего не значит, по крайней мере, пока это не доказано. Я могу рассчитывать на куртаж.
