Игорь Кио - Иллюзии без иллюзий
Раз уж заговорил про Ленинград, стоит вспомнить забавный эпизод, связанный с одним из моих самых любимых драматических актеров. Как-то в цирке был выходной день, и я сидел в кабинете у Дмитрия Борисовича Золотаревского, а он перелистывал справочник Дворца искусств — выяснял: где какой фильм сегодня идет или, может быть, встреча с каким-нибудь замечательным человеком. И вдруг он читает про юбилей Евгения Алексеевича Лебедева. Юбилей, естественно, происходил в БДТ. Я огорчился: «Что ж, Дмитрий Борисович, мы раньше-то не узнали? Ведь можно было что-нибудь придумать». А время, смотрим, уже семь часов. И начало юбилейных торжеств назначено на семь. Опоздали. Но Золотаревский меня успокаивает: «А… подожди, сейчас все устроим. Ты сможешь с ходу чего-нибудь придумать?» Я обрадовался: «Конечно! О чем разговор!» Дмитрий Борисович, сто лет главный администратор, знает весь Ленинград, и его весь Ленинград знает. Он набирает номер БДТ и спрашивает: «Начался юбилей Лебедева?» — «Начался…» — «Кто ведет юбилей?» — «Кирилл Юрьевич Лавров». — «Он что, уже на сцене?» — «Да, на сцене». — «Как позвонить ему, чтобы он хоть…» — «Ну, Дмитрий Борисович, позвоните прямо на пульт помощника режиссера, тот его отзовет на секунду, и он сумеет, пока выступающий на сцене, подойти к телефону». Золотаревский звонит, Лавров, действительно, подходит. «Кирилл Юрьевич, спросите Лебедева, что, если мы приедем с Кио его приветствовать и привезем трюковой ящик, будет ли ему это приятно, а во-вторых, согласен ли он залезть в ящик? Будет очень смешно». — «Подождите две минуты…» И буквально через две минуты Лавров нам говорит: «Ради Бога, Евгений Алексеевич сказал, что готов сыграть в любой ящик…» Срочно нахожу ассистентов, берем ящик, который для говорящей головы, приезжаем в БДТ. Несмотря на всю любовь к Евгению Алексеевичу, вынужден дать очень жесткое распоряжение своему помощнику… Залезть в аппарат, в общем-то, не так уж и сложно. Кто только туда не залезал. Но всегда требовалась какая-никакая репетиция: разок-другой попробовать. А здесь юбиляр все время на сцене. Поэтому я предупреждаю ассистента: Евгений Алексеевич придет сейчас за кулисы — и вы должны его туда запихнуть любым путем, иначе теряется смысл приветствия.
На сцене БДТ — знаменитые артисты во главе с Товстоноговым. Лебедев — в кресле юбиляра, и время от времени ему зачитываются поздравительные телеграммы. Мы договорились, что Лавров шепнет Лебедеву, что, пока будут зачитывать очередную телеграмму, ему надо тихонько уйти за кулисы, чтобы залезть в ящик Кио. Евгений Алексеевич уходит за кулисы, а телеграмм остается маловато, и все происходит весьма стремительно. Лавров говорит: «Вас приветствует Ленинградский государственный цирк и лично Игорь Кио». Мы выходим, директор цирка Иосиф Николаевич Кирнос начинает читать адрес, обращаясь к юбиляру. А мы придумали, что при обращении «Евгений Алексеевич…» световой акцент делается на кресло юбиляра, которое оказывается пустым. И все должны перевести взгляд на меня, поскольку перед тем, как креслу неожиданно опустеть, и объявили «Игорь Кио» — залу должно стать ясно, что это проделки фокусника… Мы все правильно с Лавровым разыграли: пустое кресло, немая сцена… Но только не учли того обстоятельства, что именно в паузе, в тишине Евгения Алексеевича будут варварски засовывать в ящик. И на весь, в эти секунды затихший, торжественный зал из-за кулис раздался отчаянный крик юбиляра: «.. твою мать!» Но после того, как через несколько секунд ящик вывезли и все увидели Лебедева в качестве говорящей головы, неприличная реплика, несомненно, усилила эффект трюка. Все обхохотались.
После спектакля в Ленинграде я вновь (он давно мне это предлагал) получил предложение от Бориса Брунова сделать программу на сцене Театра эстрады, где Борис Сергеевич уже много лет был главным режиссером. Я с огромной охотой взялся за решение новой для меня задачи. Собрал «своих» людей: Бориса Пургалина, Олега Левицкого, старого друга художника Александра Авербаха, Толю Кальварского, — и мы сделали программу «Без иллюзий». В нее вошли и цирковые номера, но эстрадных оказалось больше. Пела блистательная Ира Понаровская (я всегда именно с ней хотел сделать телевизионный или эстрадный спектакль, где мы были бы ведущими), работали «Зодчие» — тогда очень популярный вокально-инструментальный ансамбль, совсем молодой, малоизвестный, но многообещающий Ян Арлазоров, Авдотья Никитична и Вероника Маврикиевна. Понаровская и Владимиров с Тонковым появлялись, разумеется, из моих аппаратов. Я вел программу. Левицкий и Пургалин сочинили для меня монолог и репризы. Цирк не допускает особого многословия, а здесь можно было позволить себе «разговориться». С танцовщицами из нашей труппы поработал балетмейстер Володя Магильда. В этой программе я, как говорят, прибавил — и с новым опытом успешно перешагнул в следующую — «В шесть часов вечера после зимы», которую работали в Кремлевском Дворце съездов.
Затем благодаря все тому же Анатолию Андреевичу Колеватову я смог наконец выпустить цирковой иллюзионный музыкально-хореографический спектакль «Раз, два, три».
…Если бы пятнадцать-двадцать лет назад мне разрешили работать так, как сейчас, — зарабатывать деньги, отчисляя, разумеется, налоги государству, моему сегодняшнему аттракциону не нужны бы были никакие спонсоры. И я мог бы не просто жить (живу я в материальном отношении неплохо), но и действовать, может быть, не менее масштабно, чем господин Копперфильд.
Глава десятая
«ПРОПУСТИТЕ, РОСТРОПОВИЧ СО МНОЙ!»
У Зощенко есть рассказ, где из-за монтера, не помещенного на общей фотографии рядом с тенором, едва не сорвался спектакль — в кромешной темноте (монтер в знак протеста отказался выполнять свои обязанности) арию не очень-то споешь, оказывается.
В цирке иерархия до жесткости четкая — и народ, в нем служащий, изначально дисциплинирован: на место «тенора» ни в запальчивости, ни в шутку не претендует.
Но и «тенор» — как бы заносчив, самовлюблен, знаменит он не был — про зависимость от «монтеров» никогда не забудет. Я с молодости в «тенорах» и знаю это абсолютно точно.
В постоянном приступе необходимого для гастролера эгоцентризма я делаю вид, что всегда сам себе выбираю «монтеров». Но в душе я счастлив, когда они искренне считают, что выбрали, искали именно меня, — и мое дело считают своим.
Я обращаюсь с ними всеми, без исключения, подчеркнуто ровно (в общем, иного цирковой этикет не допускает) и по-настоящему радуюсь, когда могу вверить им свою судьбу почти безоглядно на каждом из этапов огромного совокупного действа, держащего и совершенствующего мой аттракцион.
