Николай Павленко - Меншиков
Вооружившись планом действий, Меншиков отправился к армии, а царь, проведя в Воронеже еще около двух недель, 10 апреля отбыл по Дону в Азов, где и пришвартовался 22 апреля.
Последний раз царь бывал в этих краях в 1696 году. Восторг от увиденного он отразил в письме к Меншикову: царь прибыл 26 апреля «в сие место (Троицкое. – Н.П.), которое пред десяти летами пустое поле видели (чему сами сведомы), ныне, с помощию Божиею, изрядной город купно з гаваном обрели (и хотя где долга хозяин не был, и не все исправно, однако ж есть что смотреть)».[150]
Многочисленные донесения русского посла в Стамбуле Петра Александровича Толстого сообщали о переполохе в султанском дворе, вызванном приездом царя в Азов. В Стамбуле ожидали бомбардировки города русским флотом, паника сопровождалась даже бегством населения столицы в глубь страны. Возможно также, что царь и его дипломаты сознательно распространили слух об армаде русских кораблей, якобы прибывшей в Азов, все с той же целью, чтобы удержать Османскую империю от вмешательства.
Но у царя была еще одна причина для продолжительного пребывания в Азове. Речь идет о лечении Петра от какого-то недуга. О том, что он прибыл в Воронеж больным, есть его прямое свидетельство: в день приезда он отправил Меншикову письмо с извещением, что «в пути великую нужду принял для безпутицы», и требованием «не мешкав» выслать к нему доктора Дунеля, в котором он имел «нужду для себя».[151] Будучи в Азове и Таганроге, царь проходил курс лечения, принимал лекарства, действовавшие в теплом климате.
В отсутствие царя фактическое командование армией находилось в руках Меншикова. Его главенствующая роль на театре военных действий определялась не только положением царского фаворита, а прежде всего тем, что он командовал кавалерией – самым мобильным родом войск.
Александр Данилович первый разгадал планы короля, когда тот лишь повернул от Коломака на запад. 15 февраля, задолго до того, как шведы осадили Полтаву, Меншиков закончил свое послание царю догадкой, полностью потом подтвердившейся: «И по сему признаваем, что правитца не инуды куды, точию к Полтаве, а больши, чаю, ради запорожцев».
Что привлекало шведского короля в Полтаве, какими соображениями он руководствовался, когда проявил настойчивое желание во что бы то ни стало овладеть этим городом?
Очевидцы из шведского лагеря единодушно утверждают, что мысль овладеть Полтавой подсказал Карлу Мазепа. Как показывал один из пленных, расчет Мазепы был прост: «Естли оную (Полтаву. – Н.П.) добудет, может всю к себе приклонить Украину».[152] Молва о том, что шведы овладели Полтавой, крупным административным центром гетманщины, по мнению Мазепы, быстро распространится по Украине, и население убедится в том, что силы шведов неодолимы, что у русской армии нет никаких перспектив на победу. Полтава, рассчитывал изменник, создаст перелом и в отношениях украинского населения к нему, Мазепе, и к шведам; украинцы не только прекратят сопротивление бывшему гетману и его покровителю, но и станут активно помогать.
В этих рассуждениях Мазепы, возможно, был известный резон, и Карл мог поддаться уговором предателя. Но аргументы Мазепы ничего не стоили, если бы сам король не оценил преимуществ, которые он мог извлечь, если бы Полтава находилась под его контролем. Во-первых, приток Днепра – Ворскла, на которой стоит Полтава, была удобной артерией, связавшей город с Днепром. Переволочна, находившаяся в устье Ворсклы, давала возможность переправы войск Станислава Лещинского и Крассау, а также запорожских казаков, перешедших на сторону Мазепы. Во-вторых, Карл XII все еще не расставался с эфемерной надеждой, что в войну против России вступит Османская империя и ее вассал крымский хан. Овладение Полтавой позволяло шведам соединиться с силами нового союзника.
И тем не менее овладение Полтавой не могло оказать решающего влияния на ход войны. Если Полтаве, а не какой-либо другой крепости Украины, и суждено было стать местом, у которого разыгрался трагический финал шведской армии, то в этом немалую роль сыграли личные качества короля, причудливые свойства его характера.
У Полтавы произошло то же самое, чему мы были свидетелями у стен Веприка, с той лишь весьма существенной разницей, что Веприк занял место печального эпизода в Северной войне, в то время как Полтава поставила точку и прекратила существование шведской армии. При овладении Полтавой, как и при овладении Веприком, король проявил крайне пагубное для полководца упрямство. У Веприка оно в конечном счете принесло победу, купленную, правда, ценой потери трех тысяч воинов. У Полтавы – еще большие потери. Почти три месяца длилась полтавская эпопея, но шведам так и не удалось сломить сопротивление ее славных защитников.
Полтава называлась крепостью. С крепостью у нас ассоциируются мощные кирпичные или каменные стены с бойницами, наполненными водой рвами и прочими оборонительными сооружениями. При упоминании слова «крепость» видятся кремлевские стены в Москве, Казани, Астрахани, Шлиссельбурге, Нарве или Соловках. Ничего этого в Полтаве, как и во множестве остальных украинских крепостей, не было. Очевидец, Даниэл Крман, оставил лаконичное описание Полтавы: «Мы увидели небольшой городок, расположенный на холме, окруженный с двух сторон невысокими холмами и укрепленный двойными насыпями и такими же валами».
Впервые неприятельская «партия» численностью в 300 человек появилась под Полтавой 1 апреля 1709 года. Шведы не рассчитывали столь малочисленным отрядом овладеть городом, они преследовали более скромную задачу разведать силы гарнизона. С этого времени не проходило ни одного дня или ночи, чтобы шведы не предприняли каких-либо операций против крепости.
3 апреля, например, полторы тысячи шведов пытались взять город штурмом. Затея не удалась, штурм был повторен под покровом ночи, а также 5 апреля. После того как неприятель убедился, что город с налету ему не взять, он приступил к осадным работам: рытью траншей и подкопов. 14 апреля рекогносцировку крепости произвел сам король. Он обнаружил, что один из валов был достаточно низким, и велел штурмовать именно этот вал. Штурм стоил неприятелю 500 человек убитыми.
Возобновив осадные работы, шведы особые надежды возлагали на подкоп и заложенные в него бочки с порохом. На 23 апреля намечался подрыв вала и ворот. Но взрыва не последовало. «Осажденными, – записал в дневнике Даниэл Крман, – был унесен порох, вложенный в подкоп, в тот самый час, когда шведы были уверены, что ворота с укреплениями взлетят на воздух».[153] Не подозревая этого, шведы подожгли фитиль, изготовились для атаки, чтобы «по взорвании вбежать в крепость», но им пришлось ни с чем отступить на исходные рубежи.
