Лев Копелев - Хранить вечно. Книга вторая
- Давай, давай, чего стал… Давай, проходите в камеру… Ну, чего глаза пялишь, чего не видел…
- Я вижу, что вы опасно больны.
- Кто больной? А вы что, доктор? Вы ж офицер!
- Можете посмотреть в моем деле. Я имею медицинскую подготовку и опыт. В лагере работал в больнице. И я вижу по вашим глазам, может быть, вы еще сами не знаете, но вы очень больны. Такой цвет лица, такие глаза бывают при язве, при раке желудка или печени…
Я говорил тихо, ласково.
- Ладно, ладно, тоже еще медицина. Давай спать. Отбой был. Разговоры не положены.
В следующее его дежурство мне показалось, что днем, выпуская на прогулку, и вечером, принеся передачу, он был словно даже приветлив. Я ждал медицинских вопросов и начал подумывать, не потребовать ли гонорар за консультацию, чтобы он пустил ко мне Тоню… Поэтому и не торопился на вечернюю оправку и опять оказался последним. И он победно ухмыльнулся:
- Давай, доктор, мойте туалет!
Я злился на собственную глупость, оказался таким дураком. А его ненавидел. Возвращаясь в камеру, я успел сказать елейным тоном:
- А все-таки мне очень жаль вас, гражданин начальник. Очень трудно вы умирать будете, в страшных муках…
У него глаза стали щелками;
- Не разговаривать!
И уже закрыв дверь, яростно клацая ключами, хрипло шептал с той стороны:
- Сам подохнешь раньше… твою бога мать… Подохни ты сегодня, а я завтра.
В следующее его дежурство я уже был начеку и вечером отказался выходить на оправку.
- Не надо, потерплю до утра.
Приятно было видеть его на мгновение растерянным - этот простейший ход не был предусмотрен, а заставить меня выйти из камеры он не мог.
В новогоднюю ночь я поздравил Тоню. Мы к тому времени уже вполне подружились. Но я все-таки стеснялся в выражениях, она же, расстроенная тем, что Новый год встречает в тюрьме, сказала:
- Эх, оттолкнуться бы, а? Как у тебя, маячит? Может, попросим вертуха? Дай ему на лапу там вантажей каких, а я скажу, что голова болит, в грудях тоска. И пульнусь к тебе. Оттолкнемся хоть разок для Нового года.
Я долго осторожно стучал, пока услышал коридорный - благо, то был не мой враг, - угодливо поздравил его с Новым годом и стал объяснять, что у меня через две камеры невеста. Если б можно было на полчаса. Никто ж не узнает… А я ничего не пожалею… вот свитер… чистая шерсть. Новые американские носки…
Он отмахнулся, не сердито, но решительно.
- Да что вы охреновели?! Это чтобы я на ваше место. Да не на ваше, а похуже. Нет, нет, и не думайте. Это вам легче луну с неба… Тут же Бутырка! Понимаете, Бутырка?! Тут во всех стенах ухи, а во всех дверях и потолках глаза… Нет, нет, лягайте и спите и скажите спасибо, что я ничего не слышу, как вы с той невестой по трубе разговоры разговариваете… За это же и вам и ей карцер положено. И невеста она такая, как я жених. Вам вот на волю, может, сегодня-завтра, а это же проститутка и вся гнилая…
На Новый год принесли необычайно роскошную передачу - жареную курятину, сладкие пироги, шоколод, сигареты. Обилие лакомств огорчило, видимо, они там уже знают, что мне еще долго сидеть и хотят подсластить горькую новость, которую я скоро должен буду узнать.
Я приказал себе быть готовым. Первую ночь в новом году спал уже не просыпаясь. И вторую тоже. Удвоил число движений зарядки, подолгу боксировал с тенью, истово колотил по железной раме койки ребрами напряженных ладоней, чтобы затвердели, если придется драться на пересылках. Вечером ходил и ходил, стараясь устать по-настоящему. И уже не складывал на ночь все вещи в мешок, чтобы не возиться, если вызовут. Я запретил себе надеяться и ждать…
Но в ночь с 3 на 4 января, едва только защелкал ключ, я мгновенно проснулся. В двери - широкое лицо. Незнакомый смотритель подмигнул и, как-то весело махнув головой в сторону, сказал негромко: «А ну, давай…»
В несколько мгновений я был готов, хотя все еще не позволял себе надеяться, только что не вслух твердил: «Переводят в другую камеру… за ОСО… переводят в другой корпус…»
Но дверь осталась незапертой. Это было необычно. Я осторожно приоткрыл ее.
- Готов? Ну, пошли… Иди, не оглядывайся, чтоб тюрьма не снилась!
Неужели он мог бы так пошутить, этот славный, добрый, веселый человек, если бы просто переводил в другую камеру?
Мы прошли в соседний коридор, там уже стояли несколько человек с мешками, лицами к стене, руки назад. Меня прознобило - так собирают на этап.
- Становись сюда.
Я оказался во втором ряду один. Передо мной затылки. Щепотом, сдавленно:
- Куда этап, мужики, не знаете?
- Не разговаривать, а то обратно пойдешь! Окрик обычный, но угроза не обычная. Один из стоявших впереди хихикнул:
- Этап на станцию Березай, кому надо - вылезай.
Привели еще нескольких. Молодой парень громко спросил:
- Это, значит, все, кто срока отзвонили? Потом опять был бокс на «вокзале». Но я не запомнил никого из тех, кто в ту ночь освобождался, ни одного лица, ни одной судьбы.
Меня вызвали, и я отвечал, стараясь, чтоб не слишком громко, не так явственно ликующе:
- Оправдан… Родился в Киеве… Семья в Москве, по адресу…
Мне принесли ремень, ботиночные шнурки, деньги, карандаши.
Опять «играл на пианино»: сверяли оттиски пальцев. Но теперь дали мыло и щетку - отмыть руки; на волю надо чистым.
Сонный подполковник в канцелярии выдал справку об освобождении.
- Жалоб нет? Распишитесь, вот в неразглашении режима. Понятно? Никому чтоб не говорить про тюрьму, про следствие, ни жене, ни мамаше… Подписку даете, значит, в случае нарушения - ответственность по всей строгости… А вот пропуск на выход.
Мне хотелось сказать ему что-нибудь торжественное, значительное и услышать такой же ответ. Но я ничего не придумал, только встав, лихо щелкнул каблуками и этак, ухарски-бодро сказал:
- Желаю счастливого Нового года, товарищ подполковник!
Он посмотрел удивленно, но улыбнулся:
- Взаимно.
Потом с мешком я вышел из больших темных дверей на заснеженный двор. Дежурный сказал:
- Предъявите пропуск на проходной. Иди, не оглядывайся.
- Всего хорошего. Прощайте.
Через двор меня повел угрюмый смотритель, зябнувший в черной шинели. В проходной сидели розовомордые в тулупах. Опять вопросы: имя, отчество, год рождения, место рождения, адрес жены… Какой-то шутник напоследок спросил:
- А может, еще побудешь? А то там холодно и еще темно… Может, посидишь в тепле?…
Все загоготали, и я смеялся. Пожелал им счастливого Нового года. Опять услышал: «Иди, не оглядывайся». И вышел за ворота.
Было шесть утра. Широкую пустую улицу продувал морозный колючий ветер. Летела снежная пыль.
