Сара Корбетт - Дом в небе
Единственный из мальчиков, кто не страдал подозрительностью, был Джамал. Он вообще не был рожден для страданий. Он бегал вприпрыжку туда-сюда, таскал нам фляги с чаем, связки мелких зеленых бананов и неизменно улыбался. Порой он прыскал со смеху, если ему случалось понять какую-нибудь шутку Найджела, и тут же прикрывал рот рукой, словно пытался засунуть свой смех обратно. Однажды он стащил на рынке пару пачек сигарет и принес их Найджелу, очень довольный своей проказой.
Вслед за Джамалом часто являлся Абдулла, как мистер Хайд за доктором Джекилом. Он не говорил, не смеялся, но с интересом слушал наши разговоры. Если другие мальчики бросили прятать от нас лица, то Абдулла неизменно кутался в платок, лишь глаза сверкали сквозь щель. Их выражение было мне непонятно. Посидев, он начинал спрашивать про моджахеддинов в Афганистане – какое у них оружие, как они одеты, есть ли у них машины.
Постепенно мы выяснили кое-что о мальчиках. Большинство прошли обучение в исламистских тренировочных лагерях, где готовят боевиков. Четырнадцатилетний Измаил не был в лагере, он получал необходимые навыки на практике, участвуя в каких-то бандитских разборках в пустыне. Джамал взял в руки оружие от горя и из чувства долга. Два года назад эфиопы убили его отца. Мать была жива. Когда Джамал говорил о своем отце, глаза его начинали влажно поблескивать. «Тогда для меня и начался джихад», – объяснил он.
Мы узнали, что до джихада Ахмед и Адам работали учителями. Старший Яхья был фермером. Кто-то из мальчиков учился в школе. Теперь им платили, но немного. Я читала, что деньги для войны поступают в Сомали через радикальные исламистские организации. Надо думать, что немалую роль в финансировании войны играл захват судов в Аденском заливе, за освобождение которых пиратам перечисляли огромные суммы. И, как обычно, почти все забирали себе главари. Это можно было наблюдать хотя бы на примере шайки, что держала нас в заложниках. Ахмед, Адам и третий – высокий человек по имени Ромео – были относительно богаты. Они носили дорогую одежду и ездили на машинах. У мальчиков же не было ничего, кроме веры в Аллаха. За службу они получали оружие, кое-какую еду и пристанище.
«Джихад» в переводе с арабского означает «борьба». В исламе существует два типа джихада – большой и малый. Оба одинаково праведны. Большой джихад – это внутренняя борьба каждого мусульманина, пожизненное преодоление соблазнов и желаний, укрепляющее веру. Малый джихад – это общая борьба с внешним врагом, война против неверных. Для наших похитителей джихад включал борьбу с эфиопами, и похищения были призваны помогать этой борьбе. Мало того что мы выходцы из «плохих», по словам Али, стран, деньги, полученные в виде выкупа, пойдут на благо воинов ислама.
Молодые сомалийцы, судя по всему, были организованы в ячейки. Они жили дома, пока их не вызывали на «войну». Например, требовалось отбить что-то в Могадишо или взять заложников вроде нас. Кто их вызывал – было непонятно.
Если Джамал имел планы на будущее – собирался жениться, поехать изучать информационные технологии в Индию, где, как он слышал, много университетов, то Абдулла был помешан на войне. Однажды я спросила его, что он собирается делать в жизни, ведь его дежурство возле нас когда-нибудь закончится. Он сердито посмотрел на меня и жестами показал, что надевает на себя жилет, а потом воспроизвел звук взрыва.
– Ты хочешь стать смертником? – догадалась я.
Абдулла кивнул. Мучеником. Он, конечно, верил, что воины Аллаха попадают в рай через отдельную калитку, а мученики – так и вовсе без очереди.
Джамал покачал головой.
– Нет-нет, – сказал он, – я не хочу, чтобы он умирал. Он мой друг.
Глава 20. Амина
– Почему вы не мусульмане? – однажды утром поинтересовался скучающий Али. – Почему вы не молитесь?
Он не первый раз выражал свое удивление нашей духовной праздностью. Наши дни не подчинены молитвенному расписанию, тогда как его дни разделены на пять равных частей, на пять равных промежутков между свиданиями с Аллахом, – от первого утреннего часа до последнего вечернего. Али был уверен, что мы подобно всем лентяям попадем в ад.
Раньше он всегда очень злился, проклиная нас за то, что мы это мы, но сегодня гнев его поутих – может быть, из-за жары. Сегодня солнце палило как никогда. Затхлость в нашей комнате была невероятная.
– Молиться все-таки лучше, – вздохнул Али и сел, прислонясь к стене.
Мне пришло в голову, что, будь он на нашем месте, то есть окажись он в заложниках, не прекратил бы молиться. Он жил бы так, как диктует его вера. Мы слышали, как Абди и его сокамерники молятся по-арабски в соседней комнате. Наверное, так действительно лучше. Это придает силы, особенно человеку в нашей ситуации, когда целыми днями ждешь неизвестно чего.
Разговаривать с Али о религии было весьма опасно, в чем я уже имела возможность убедиться, но в часы затишья, когда он не слишком на нас гневался, это сходило с рук. Как-то раз Найджел обмолвился, что он склоняется к буддизму, но Али это не впечатлило.
– Мы знаем, как надо молиться, брат, – сказала я, не глядя на Найджела, который вырос среди атеистов и имел привычку все подвергать сомнению. – Нам просто надо больше узнать об исламе.
И спросила, нет ли у Али копии Корана на английском. Али неожиданно обрадовался.
– Я посмотрю на рынке Бакаара, – пообещал он, переводя блестящий взгляд с меня на Найджела и обратно. – Иншалла, там найдется.
Рынок Бакаара расположен в центре Могадишо и известен тем, что там можно найти все, включая оружие. Как-то раз, когда мы жили в отеле «Шамо», я предложила Аджусу свозить нас туда. Он лишь рассмеялся. «Бакаара – вотчина Аль-Шабаб, – сказал он. – Там очень-очень опасно появляться белым».
– Иншалла, – ответила я Али.
Я всем своим видом демонстрировала готовность. В Ираке я знала мусульман, которые утверждали, что между христианской религией и исламом не так уж много различий, что две религии почитают одного бога, но под разными именами. Мусульмане признают Моисея и Иисуса, у них это Мусса и Иса. Они признают Тору и Псалтырь, а Евангелие для них, как и для христиан, откровения Господни. Дабы перейти в ислам, требуется объявить Мухаммеда пророком, заветам которого ты готов следовать.
И я сказала Али, что много читала Библию, что все детство молилась на коленях, что мои бабушка и дедушка истинно верующие люди.
– Ну тогда ты, считай, наполовину мусульманка, – живо откликнулся он. – Тебе надо только произнести шахаду – исламский символ веры, – и ты попадешь в рай.
