Лариса Машир - Дневник детской памяти. Это и моя война
И еще помню, были настоящие качели в саду госпиталя, на которых нас раненые катали, но все мы как один от страха кричали, кроме нашей Лоры. И про нее говорили – эта летчицей будет. Когда мы снова поехали в госпиталь, то нашего номера «Матрешки» уже не было, он распался. У сестренок Вали и Юли погибли родители, они оба были на фронте, и девочек отвезли в детский дом. Ох, как нас растаскивали, как мы рыдали…
* * *В Москву вернулись с мамой, когда еще шла война. Отца дома не видели. Мы спали, когда он уходил на завод и когда приходил. Бывало, и там ночевал. Завод работал ночью. Я и Лора бегали к нему на работу. Мы жили на улице Грузинский Вал, а завод был рядом – на улице Пресненский Вал, за Белорусским вокзалом. Удивительно, но нас пускали. Я видела в цехах этих мальчишек на ящиках, подставленных у станков для роста, и среди них мою двоюродную сестру Таню 14 лет. Ее отец погиб на фронте, и папа всех троих сирот своей сестры забрал на завод. Наш папа был удивительной судьбы, он родом с Волги, в 9 лет пришел пешком в Москву в страшный голод. Он не просто выжил мальчишкой, но и учился все время, потом институт окончил. Помню, если днем отец заходил домой, он садился на диван и начинал разговаривать сам с собой. В любое время, даже ночью, стучали женщины к нам в окно и просили папу отпустить их с работы – только на два дня приехал сын, ну или муж, или дочь. Папа за них сам вставал к станку. И говорил маме, что беда – не с кем работать, женщины да дети в цеху, а план большой! Отца наградили орденом Трудового Красного Знамени. За давностью лет можно признаться, мама давала нам папин орден строго дома поиграть, у нас ведь совсем никаких игрушек не было. Я помню папин кабинет, кожаный диван, телефон, чай на столе. А за дверью ящики с земляной формой для отливки гранат, опока называется. А больше всего я любила смотреть, как металл раскаленный льется – потрясающая картина!
Помню, как однажды случился на заводе взрыв, и дом наш тряхнуло… Как туда народ бежал! И мы со всеми. Ворота открыли настежь для «скорых». Рабочие взялись за руки живой цепью, никого не пускают на территорию. Женщины напирают, ревут сирены «скорой», машины одна за другой. Я все это видела! Грузят носилки закрытые простынями. Женщины коридором стоят, только бы дотянуться до края простыни, откинут ее, чтобы руку увидеть – мой или нет? И крики такие, что нет сил и слов передать!
* * *Гибли люди не только на фронте. На заводе рабочих рук не хватало катастрофически, поэтому люди работали по несколько смен подряд. Помню, как хоронили 12 мальчишек, которых прислали из ФЗУ или по оргнабору Трагическая смерть. Для них освободили большую комнату под общежитие в нашем длинном заводском бараке, где жила 21 семья. Поставили им стол, а кроватей еще не было, а может быть, нары собирались построить, не знаю. В общем, спали они на полу на матрасах. И вот после работы, сколько у станка отстояли – не знаю, свалились и крепко заснули. И даже не проснулись, когда их ели крысы…
У нас в комнате возле дверей стояла палка. И когда мама нас, девчонок, провожала в туалет, она сначала палкой там стучала, отпугивала крыс. А у каждой семьи в комнате жила кошка. И все равно, помню, одного ребенка тоже не уберегли. Ходила санитарная служба, кричала «мыши, крысы?». Конечно, травили, но от их агрессии все тогда страдали, старые москвичи помнят…
* * *Вспоминаю, как на коммунальной кухне устраивались банные дни. Сначала мамы моют девочек, потом мальчиков. Хотя и в Пресненские бани мы тоже ходили. А бывало, и к папе бегали в душ на завод попозже вечерком. И еще помню, как к нам приходила врач Духнина из детской поликлиники. Матери говорили: «Сегодня Духнина будет, кто с детьми останется?» А нас после эвакуации всех детей на коридор собралось 57 душ! Но ничего, как-то жили-выживали! И вот Духнина, светлая ей память, приходила на кухню, надевала белый халат и нас осматривала. Мы до трусиков раздевались. Сначала собирались одни девочки, потом мальчики. И каждому что-то она выписывала, буквально каждому! Кому капли глазные, кому полоскания, кому рыбий жир…
* * *Я не забуду никогда послевоенный голод 47-го года, о котором почти не говорят. Тогда у нас как раз Валя родилась. Папа ждал сына и придумал имя Валентин, но родилась четвертая девочка. Она была очень-очень маленькая и похожа на сморщенную старушку. Помню, маме как кормящей достали квашеную капусту, и потом мы называли Валю «капустницей». Один раз нашей Лоре на улице сказали: «Такая большая, а в куклы играешь». Ей было 12 лет, мне – 9. А когда услышали, что мы сестренку нянчим, – не поверили, даже одеяльце откинули – «правда, ребенок»… Очень было голодно, и перебои в Москве с хлебом и продуктами. Даже дрожжевой коктейль исчез, который детям давали для поддержания, благодаря которому, я считаю, мы в войну выжили. И тогда папа принес для детей с завода рыбий жир, который шел для того, чтобы пропитывать опоку формовую. Мне кажется, наша Валечка без него бы точно не выжила. Кстати, когда я в 46-м пошла в первый класс, я не могла нести портфель. Очень я была маленькой – не с чего было расти! А мне было уже 8 – тогда в школу принимали с восьми лет, но портфель я тащила по земле. Тогда мама сшила мне легкую сумку из какой-то военной ткани. Долго я с ней ходила в школу. Мама у нас вообще молодец! Что бы мы делали, если б не ее сапожки из ватина, похожие на бурки, которые она шила на бабушкиной машинке «зингер». Мы под ее стрекот и засыпали. Обуви не было у людей, все за войну обносились, поэтому «бурки» мамины пользовались спросом.
Тогда вдоль всего Грузинского Вала до самого метро была барахолка, стояли в ряд люди, приходили сюда продать, что у них было, а мы просто ходили и смотрели, как в музее. Больше стояли женщины. Кто-то платье держал красивое, а кто-то половинку хлеба или четверть буханки, бывало – и кусочек…
Послевоенный голод понятен, не хватало рабочих рук ни посадить урожай, ни убрать его! Некому было! А крестьяне все сдавали государству и голодали сами. Володя, мой муж – крестьянский ребенок, страшно наголодался…
* * *А мама наша уцелела совершенно случайно! Ее звали Мария Скаковская. Она родом из Белоруссии, из большой многодетной семьи, которая жила на хуторе в 12 километрах от городка Славное под Оршей. Ее 16-летней девочкой перед войной родители отправили в Голицино под Москву к старшей дочери помочь с детишками. Кстати, вместе с той самой машинкой «зингер», нашей кормилицей. Война забрала у мамы пять братьев. У старшего, Казимира, осталось четверо сирот. А самый младший, Петя, погиб в День Победы 9 мая 45-го во время разминирования. А сестру Тоню 18 лет угнали в Германию, и след ее потерялся. Большой семьи Скаковских не стало!
