Андрей Гаврилов - Чайник, Фира и Андрей: Эпизоды из жизни ненародного артиста.
После этой статьи музыканты встречали и Славу, и меня, издевательски восклицая, – ис-с-споведа-а-ально! Кажется, эта дебильная характеристика прочно вошла в лексикон музыкальных критиков – с легкой руки Исаака Зусмановича Зетеля.
К концу октября 1980 года Слава впал-таки, как в кому, в глубокую депрессию.
– Андрюша, пожалуйста приходите, Славочке очень плохо!
Пришел на Бронную. Зашел в спальню к Рихтеру. Там темно. Плотные шторы тщательно задернуты. Слава сидит в кресле и молчит. Сел я в кресло напротив него. Так мы и просидели часов пять. Молчали. Я не удержался, задремал. Меня разбудил слабый, слегка завывающий голос, Слава явно говорил через силу: «Вас позвали. Вот видите, Андрей, Вам и мне надо помогать, и ЕМУ».
Слава нехорошо улыбнулся. «Ему» – означало Вите, племяннику Нины Львовны, пившему запойно. Я нервно поерзал в кресле. Я так любил и уважал Мэтра, что не мог отказать ему даже тогда, когда он меня прямо ни о чем не просил. Сейчас я понимаю, что мою преданность и готовность к самопожертвованию и Слава, и Нина нагло и цинично использовали. Мало того, что мне приходилось отвлекать и выводить из депрессии тяжелого и капризного старика Рихтера, на меня часто вешали и этого проклятого алкаша-племянника, мне приходилось его сопровождать в его метаниях по ночной Москве, следить, чтобы он чего-нибудь не натворил. Потому что племянник не только пакостил и гадил, где только мог – но в случае неприятностей тут же прятался за Рихтера, позорил его имя.
Слава ныл и гудел как печная труба: «Она Вас так просто не отпустит, будьте осторожны. Знаете, сколько раз я пытался сбежать из этого ада!? На вокзалах ночевал, звонил друзьям, умолял о помощи.
Хотел уйти от них навсегда и устроиться один, назначал друзьям встречу – и они приезжали вместе с ней. Всегда предавали!»
Проговорив это, Рихтер махнул безнадежно огромной рукой и отвернулся. Меня эти его жалобы не убеждали. Как это так: хочешь уйти и не можешь? Ты, герой социалистического труда, лауреат стольких премий, зарабатывающий за одни заграничные гастроли, несмотря на все отъемы денег коммуняками, больше, чем московский профессор за 30 лет службы, ты, командор, мэтр, не можешь бросить эту змеюку-домоправительницу с ее приживалом и зажить самостоятельно?
На самом деле, Слава и не пытался «уйти от них», только имитировал бунт и разыгрывал детские псевдотолстовские побеги, а друзей, якобы его всегда предававших, сам и просил позвонить «Ниночке». Чтобы она скорее приехала за ним, утерла ему сопельки и отвезла на Бронную. Я смотрел на депрессивного Рихтера и уже в который раз думал – такой большой, сильный человек. И такой трус и раб!
А ведь «трусом», в прямом, мужском, смысле слова Слава не был. Мог запросто начать драку. Однажды намял бока здоровенному пьяному матросу в пивном баре. Матрос приставал к женщинам, да так разгулялся, что стал демонстрировать им свои мужские достоинства. Все съежились, опустили головы. А Слава вытащил матроса за воротник из бара и бросил в канаву. Матрос при этом так вертел головой, что сломал Рихтеру большой палец правой руки, из-за чего Славе пришлось на некоторое время заняться дирижированием.
Иногда Слава приводил меня в восхищение. Представлялся мне шекспировским героем, Периклом или Платоном. Такого Славу я любил до боли в груди и люблю до сих пор… А перед Ниной и советской властью Рихтер пресмыкался. Отдался им с потрохами за «свободу творчества», а на деле – за чечевичную похлебку…
Чем больше я задумывался над этим загадочным феноменом – «метафизической трусостью» Рихтера – тем очевиднее становилась для меня связь между свободой и музыкой. Музыка Славы – несмотря на его техническое мастерство – вымученная, тюремная, советская музыка. В ней нет самого главного – «эспри», небесной перистой свободы Шопена или Моцарта. Нет ни юмора, ни иронии, ни любви. Ни искристого шампанского, ни чарующе дурманящего благородного коньяка. Что же это за музыка? Музыка Рихтера – музыка зека. Зека с музыкальным кайлом в руках. Из номенклатурной квартиры.
Мы все сидим и молчим… Сколько еще будут продолжаться эти представления в театре Рихтера на Бронной? Потихоньку все это начинает мне осточертевать. Раньше Рихтеровские страдания казались мне «высокой драмой». Теперь они представляются мне пошлым фарсом одного актера. Актера-вампира, угнетающего своей игрой публику. Высасывающего из своего услужливого окружения свежую кровь и впрыскивающего в человеческие души накопившийся в его собственной душе гной. Чтобы легче было дальше «работать», катать свои гранитные музыкальные глыбы по всему свету и давить ими людей-червяков.
– Поговорим?
– О чем?
– Давайте, на вашу любимую тему, номер один.
Слава вяло усмехается.
– Да, она и есть номер один – сколько ни говори, а к ней вернешься. Вы, Андрей, рано ощутили свою сексуальность?
– Сколько себя помню – всегда хотел ласкать девчонок!
– А мальчиков?
– Трудно сказать. Мы играли в каких-то докторов, в карты на раздевание… Детская сексуальность размыта. Но желание ощущал, сколько себя помню.
– Ага, я тоже. Сперма такая зеленая.
Рихтер пошевелил пальцами правой руки так, как будто у него в щепотке была липкая сперма, и усмехнулся: «В народе говорят – зеленый еще – о незрелости. Именно это и имея в виду, а?»
– Не знаю, скорее о первых весенних листочках. Вы, наверное, рано начали?
– Да, очень рано.
Рихтер замолчал, задумался, потом поморщился, поднял голову и сказал: «А знаете, Андрей, у нас в Одессе, неподалеку от Оперного театра всегда стояла старая мерзкая проститутка, беззубая. На груди у нее висела табличка с надписью – Даю всем! Какая гадость, а!?»
Вот, что тебя, оказывается, так в нежном возрасте поразило! Фантазия у тебя и тогда работала прекрасно. Восприимчив как бес. Все себе представил. И ощутил гадливость. На всю жизнь.
Рихтер продолжал: «Моей первой детской и сильнейшей любовью был мужчина, актер, Владимир Гайдаров, первый раз я его увидел в фильме «Трагедия любви», мне было 9 лет, я был потрясен раз и навсегда, Боже, как он был красив!»
– Никогда не слышал.
– Этот фильм снимался в Берлине, говорят, во время бомбардировок все ленты погибли, и у нас, конечно, тоже ничего не осталось. Как бы мне хотелось еще хоть раз взглянуть на него! Я ведь с тех самых пор его никогда больше не видел! Да и тогда не досмотрел до конца.
– Я поищу. У меня есть друг из мира киношников.
– Правда? – Слава умоляюще посмотрел на меня.
– Если есть, найдем! До завтра!
– А-а, Вам уже пора к НЕМУ?
– Да, просили забежать. Посмотреть, как там у них, как его Маня.
![Владимир Ионов - [email protected]](/uploads/posts/books/109088/109088.jpg)