Анатолий Черняев - Совместный исход. Дневник двух эпох. 1972–1991
М. С. в записке предусмотрел повышение зарплаты партработникам.
Вчера в «Знамени» № 9 прочел В. Тендрякова «Охота» — 1948 год. О Фадееве, о космопо. титии. Талант бьет из каждой фразы. Сила действия огромная… Повесть — явление м орал ьно-общес тве н но го значения, трудно с чем сравнимое…
И особенно то, что это написано сугубо русским человеком. Там опубликован Эмка Мандель (Коржавин). Напомнило, когда я его знавал. И особенно один эпизод. Ехал я с работы. Жил еще на Кугузовском. В троллейбусе. Поздно. Троллейбус пустой. На работе в киоске купил книжонку — сборник его стихов. Перелистываю. И наткнулся на «из Некрасова»:
У Некрасова:
Коня на скаку остановит В горящую избу войдет.
Коржавин продолжает:
А кони все скачут и скачут, А избы горят и горят. Я захлебнулся в рыдании. Там, в троллейбусе. И с тех пор, как вспоминаю эти стихи — плачу.
Просмотрел два номера «Коммуниста» (12 и 13). Темы: собственность, бюрократия, «о социализме», профсоюзы. Бухарин. История морали после 17-го. Дарвинизм. Религия и национализм.
«Коммунист» стал лидером передовой мысли.
Глупая статья Арбатова в «Известиях». Выставил себя на посмешище, открылся — что он в общем в науке, в теории — невежественный человек. А высунулся, потому что не может с достоинством принять, что оказался таки на обочине. Уж держался бы своего реноме — эксперта по США. Тут еще куда ни шло. Думаю, что подорвет остатки кредита доверия и у М. С. А вся общественность будет потешаться.
Я тут с ним повздорил довольно грубо: он явился «без спросу», хотя я его просил не приходить, потому что каждая минута была на счету (перед Красноярском). Он гаки зашел и начал свое брюзжание: будто солидные ученые уже отворачиваются от М. С, писатели уходят от борьбы, потому что он не поддержал прорабов перестройки. Цены. Магазины и проч. Я взорвался. Наговорил грубостей.
Потом извинялись друг перед другом по телефону.
15 сентября 1988 г.Из разговоров в Крыму.
М. С. не перестает восхищаться Бугариным, Читает его. Я ему подложил еще несколько его брошюр и статей 25–27 годов. Думаю, что знакомство с Бухариным еще прошлым летом очень сильно повлияло и на оценку «эпохи культа» и на его решимость насчет реабилитации. Знакомясь с обстановкой в партии и вокруг Ленина, он много воспринял. И опять же особенно его занимали отношения Ленина с Бухариным, о котором он произносил: «Какой талант! Какой ум! Увлекался! Не додумывал! Торопился! Но все время думал, думал,… продолжал ленинскую мысль. И ни одно столкновение с Лениным не проходило для него так: умел учиться, умел поправляться».
Надо рассказать о реакции М. С. на горьковскую речь Лигачева.
Начитаешься всего в журналах, газетах — и хочется обратиться к основам: читать «Бесы», «Идиот», Толстого, Чехова… Много, оказывается, не освоил у них в свое время. Не вернуться ли ко многому, что прочитано было поверхностно и глазами еще мало видящими?
Да и вообще: больше я читал западного, чем русской классики.
Бурлацкий в «Литературной газете» 14 сентября — «Брежнев и крушение оттепели». Это — событие и поступок, несмотря на Федькины тщеславные заскоки. И очень полезный поступок — для всех, в том числе для М. С. (думаю ему в душе понравится, хотя может по отдельным пассажам и выскажется в свойственной ему манере!).
Так вот — о Лигачеве. Тессели. Кончилась программа «Время».
Звонит М. С: Ты видел, что наговорил Егор (в Горьком)?
— Видел. Ну и что?
Не помню, что точно я сказал, но помню, что грубо — в том смысле, что это выпад против всего нового мышления, против самых его основ. И что я — хоть и говорил раньше вам: готов, мол, согласиться, что это от непонимания, от того, что даже Ваши ближайшие коллеги не в состоянии прочитать-то. что Вы говорите публично, что подписано ими самими в официальных документах перестройки, теперь (включая речь Е. К. на XIX партконференции) я убежден, что тут — программа, пусть топорно сработанная, но сознательно двигаемая и противопоставляемая Вам. И она имеет за собой не только кадры, но и структуры… И что уж, если что и вносит сумятицу (о которой сказал Лигачев), так именно эта «безнаказаная» демонстрация альтернативы новому мышлению. Он выслушал, не перебивал.
Ну, ладно, ты, как всегда обобщаешь. Напиши мне завтра основные твои соображения… о^е^щнародной части его выступления. Но коротко… Для разговора (с кем?).
Утром я это сделал, но не удержался и от оценок всей речи и претензий оратора, в частности, сослался на то, что в публичных выступлениях других членов ПБ и секретарей после XIX партконференции никто не затрагивал международную тему. А этот — взял не просто какой-то кипящий международный вопрос, который члену советского руководства нельзя было бы оставить без реакции, а теоретическую суть — классовость международного дщвихвд.
Он это получил. И ни слова. Ничего он не сказал мне и о выступлениях Яковлева в Риге и в Вильнюсе, последовавших сразу же после Лигачева. Я пытался навести его на разговор, ибо у А. Н. был прямой ответ Лигачеву. Спросил, читал ли он полностью речи Яковлева в «Советской Латвии» и в «Советской Литве»?
Коротко ответил: Нет.
Я понял: он не хочет меня втягивать в раздор между двумя членами ПБ. Значит, не доверяет, боится, что я не оставлю его суждение при себе.
Через 3–4 дня я попросил Шишлина прислать мне из Москвы статьи из английских, французских и американских журналов по поводу этого эпизода с Егором Кузьмичем и Яковлевым. В (радиоперехватах) эта тема уже гуляла. И М. С. обратил на это внимание. И почему-то в разговоре по телефону удивленно замкнулся — «они там все усекли»…
Я дал ему эти статьи. Особенно сильная и умная — из «Economist'a»: полный и точный расклад между Лигачевым и Горбачевым в предполагаемой ситуации.
Он оставил при себе. Это уже понятный признак: оставил в своем «архиве». В противном случае, т. е. когда не придает значения, возвращает без пометок.
Вернулись в Москву. В понедельник, 5-го, он собрал помощников. И когда разоткровенничался, как и куда он хотел бы расставить своих коллег, возникла и проблема Лигачева. Шахназаров и Иван высказались резко. Иван привел пример с письмом какого-то московского инженера, который написал на имя Е. К., что возмущен программой «5-ое колесо» (или «Взгляд»), в которых несимпатичные молодые люди еврейской национальности навязывают свои сомнительные мнения общесоюзной аудитории. Е. К. разослал письмо по Секретариату и поручил Слезко (замзав Отдела пропаганды) и Зайцеву (замзав Отдела культуры) — своим клевретам «разобраться и принять меры»: резолюция на письме.
