Теодор Гладков - Артур Артузов
На польской стороне безопасность «гостей» с востока в помощь Савинкову (и собственному начальству, разумеется) обеспечивал капитан Секунда, возглавлявший на этом участке пограничную экспозитуру{35}.
В Польше Зекунова и Мухина встретили на высшем уровне. Было созвано специальное заседание Варшавского комитета НСЗРС (после вынужденного отъезда в Париж Савинкова в Польше формально осталось не руководство союза, а лишь его территориальный комитет). Мухин сделал подробный доклад о деятельности ЛД, особенно подчеркнул ее возможности. Сообщил, что в организации нет единого мнения о необходимости слияния с союзом. Имеются, дескать, сторонники альянса, но есть и противники. Варшавяне дружно насели на Мухина, стремясь склонить его на свою сторону. Он держался солидно, только намеком давая понять, что ближе к сторонникам, нежели к противникам. Эта позиция позволила Мухину выудить из вошедших в раж савинковцев множество ценной информации. Итогом совещания стало решение комитета установить постоянную связь с ЛД, для чего в Москву командировался Иван Терентьевич Фомичев.
Связалась с Мухиным и польская разведка. В итоге она получила кое–какую изготовленную в ОГПУ информацию, а Мухин – возможность свободного передвижения по Польше в любое время. Денежный гонорар – само собой разумеется. Держался он при этом настолько уверенно, даже надменно, что польские офицеры, обычно не очень–то церемонившиеся с белогвардейскими шпионами, заискивали перед ним.
– У Андрея Павловича стальные нервы, если они у него вообще есть, – говорил впоследствии Артузову Зекунов.
Через то же «окно» на границе Федоров, Зекунов и Фомичев переправились в СССР{36}.
Теперь уже наступал черед чекистов проявить «гостеприимство». Сотрудники ОГПУ в Минске, Москве и других городах, в частности Ян Крикман, сделали все, чтобы у Фомичева сложилось представление о ЛД как мощной, хорошо законспирированной контрреволюционной организации. Устроили ему и встречу с руководителями ЛД. На ней присутствовал и сам Артузов, под псевдонимом, конечно, Никита Никитович. На оробевшего Фомичева он произвел сильное впечатление своей твердостью и масштабностью личности.
На этой чрезвычайно важной для дальнейшего развития операции и достижения конечной цели – вывода Савинкова Фомичев из кожи лез, убеждая руководство ЛД в желательности объединения. Это и требовалось Артузову: чтобы идею первыми высказали савинковцы, а не «Либеральные демократы».
Он дал понять эмиссару «великого террориста», что в объединении с союзом его организация не нуждается. Она вообще пошла на контакт лишь из–за огромного личного уважения к Борису Викторовичу. О том, что было дальше, один из сотрудников Артузова, присутствовавший на совещании, писал: «Встреча несколько охладила оптимистические настроения Фомичева. Он увидел, что „организация“ идет на контакт неохотно. Представитель „организации“ (Арту–зов. – Т. Г.) откровенно заявил Фомичеву, что он не видит в савинковской организации реальной силы, слияние двух неравных сил едва ли целесообразно. Тогда Фомичев логическим ходом событий вынужден был заявить: «Давайте встретимся с Борисом Викторовичем Савинковым, а там видно будет». Эта установка создала для нас чрезвычайно выгодное положение, ибо приглашение о поездке в Париж выдвигали не мы, а противная сторона».
Фомичев вернулся в Варшаву, затем выехал в Париж и обстоятельно доложил о результатах поездки самому Савинкову. В итоге ЛД получила почти официальное приглашение, подтвержденное самим Борисом Викторовичем, выслать своего полномочного представителя в столицу Франции.
Теперь уже не только Менжинский и Артузов, но и лично председатель ОГПУ инструктировали Федорова. Такую встречу – с одним из руководителей всей контрреволюции в его собственном логове – чекисты готовили впервые. Оперативная идея оставалась прежней, поправки вносились с учетом лишь одного, чрезвычайно важного обстоятельства: Федорову предстоял разговор с исключительно умным, обладающим волчьей интуицией, беспощадным врагом.
– Вы знаете, что такое лонжа? – спросил в последний момент Артузов Федорова.
– Слово знакомое, вот только не помню, из какого лексикона, – ответил Андрей Павлович.
– Из циркового. Так называется канатик, который прикрепляется к поясу атлета, выполняющего особо опасный номер на высоте, под куполом. Так вот, вам в Париже придется работать без лонжи. Иначе говоря, без страховки.
Обговорив с Федоровым, в каком костюме тот отправится в командировку, Артузов определил разведчику методы ведения переговоров, да и просто бесед: избегать коротких и категоричных «нет» и «да», но и не сочинять «кроссвордов», собеседникам не подыгрывать, выспрашивать осторожно.
Дождливой июньской ночью Мухин перешел границу. Немного отдохнув на виленской квартире Фомичева, он сразу же выехал вместе с ним в Варшаву, к тамошнему представителю Савинкова, идеологу движения профессору Дмитрию Владимировичу Философову.
Еще после майской поездки в Варшаву вместе с тем же Фомичевым Зекунов информировал Артузова: «Философо–вым получено от Бориса Савинкова письмо, в котором тот писал, что в ближайшее время в связи с обострением международного положения можно надеяться на улучшение материального и финансового положения савинковской группы. На заседании областного комитета в Варшаве было признано необходимым командировать Фомичева и представителя московской организации в Париж для доклада и дальнейших переговоров с самим Савинковым о продолжении работы, для чего представитель организации ожидается в Вильно 3—5 июня 1923 года. С технической стороны поездка в Париж препятствий не встретит, так как шеф (Савинков. – Т. Г.) обещал устроить заграничные паспорта, а Философов немедленно получит визы, так что свидание с Савинковым может состояться числа 12 июня, о чем он будет предупрежден Философовым заранее».
Таким образом, обстановка была просчитана Артузовым абсолютно точно. Встреча Мухина с Савинковым в Париже состоялась, правда, позднее, чем планировалось первоначально.
К сожалению, обострение международного положения для СССР действительно имело место. 8 мая министр иностранных дел Великобритании маркиз Джордж Натаниэл Керзон{37} предъявил советскому правительству меморандум, ставший известным в истории международных отношений как «ультиматум Керзона». В категоричной и надменной форме британский министр в кабинете консерваторов потребовал от нашей страны целого ряда уступок империалистическим державам, угрожая в противном случае новой интервенцией. Советское правительство отвергло наглый ультиматум. По всей стране прокатилась волна митингов протеста. Рабочие и крестьяне начали собирать деньги на строительство эскадрильи боевых самолетов. Артузов долго смеялся, купив как–то на углу Лубянки коробок спичек, на этикетке которого был изображен аэроплан с огромным кукишем вместо пропеллера и надписью «Наш ответ Керзону!». Так назвали и эскадрилью.
