Анатолий Чупринский - Маленькие повести о великих писателях
— Никак не могу понять, — пожал плечами Дюма, едва издатель Жирардэн, прочитав письмо, отложил его в сторону, — Чего не хватает Маке, чтоб самому стать талантливым писателем?
— Ему не хватает вашего таланта, — ответил Жирардэн.
— Порой мне его искренне жаль.
— Есть простое решение, — едва заметно усмехнулся Жирардэн.
Дюма удивленно вскинулся. Он очень любил простые, ясные решения. По его глубокому убеждению, именно в простоте и ясности раскрывается подлинный талант.
— Поменяйтесь ролями. Станьте вы его соавтором.
Дюма вздрогнул, будто его ударили дубиной по спине.
— Никогда!!! — пылко воскликнул Александр. — Никогда! Дюма никогда не были, и никогда не будут рабами!
Известный писатель явно погорячился. Всем было прекрасно известно, его бабка была полинезийской рабыней, темнокожей красавицей. Отсюда, неистовый темперамент, фантастическая любвеобильность и все такое прочее. А что касается будущего.… На все воля Божья.
Неделей ранее в уютной квартире с окнами на улицу Зеленая встретились две женщины. Две актрисы. Две яркие незаурядные личности. Встретились, чтоб поделить одного мужчину.
Крайне неблагодарное это занятие, делить мужчину. Пополам его резать, что ли?
Разумеется, мужчиной, которого предстояло «делить», был наш доблестный писатель и драматург Александр Дюма.
Он и сам обещал присутствовать, но почему-то задержался.
— Я родила ему дочь! — с места в карьер начала Мелани Серре, высокая, красивая брюнетка с огромными темными глазами.
— Достойное занятие для актрисы! — парировала Мари Дорваль, кукольная блондинка с серо-зелеными глазами. — Продолжай в том же духе, плоди будущих зрителей.
Несколько секунд обе женщины сверлили друг друга выразительными ненавидящими взглядами.
— Я играла героинь во всех его пьесах! — возмущенно продолжила Мари Дорваль. — Только благодаря мне он стал знаменитым! И что получила в благодарность?
— Я сыграла не меньше ролей в его пьесах! И тоже покинута!
Еще несколько секунд женщины выразительно молчали. Первой нарушила молчание, разумеется, Мелани Серре. Хозяйка, все-таки. Положение обязывает, как никак.
— В сущности, мы обе просто несчастные женщины.
— Но мы обе, Женщины! С большой буквы! — не успокаивалась Мари Дорваль. — Кроме того, мы обе, равно-талантливы!
— Как-как!?
— Равно-талантливы!
— Странное выражение!
— Последнее время у меня тяга к неординарным выражениям. Равно-талантливы! Ух! Даже дух захватывает! Ведь, одно время мы с тобой гремели. Ох, ка-ак гремели! На всю Европу!
— Ты, естественно, потише, я, естественно, погромче, — не удержалась Мелани Серре.
— Пустая бочка, естественно, гремит громче, — мгновенно отреагировала Мари Дорваль.
И опять несколько секунд женщины сверлили друг друга ненавидящими взглядами. И опять долго молчали. И опять первой нарушила молчание хозяйка, Мелани Серре.
— В конце концов, если отбросить все мелочное и наносное, мы с тобой… одного поля ягоды, — вздохнув, заявила она.
— Одного полета птицы! — тут же подхватила Мари. — Я, естественно, чуть повыше. Ты, естественно…
— Сухой лист всегда высоко носит! — в очередной раз не удержалась Мелани Серре.
В таком духе женщины беседовали еще довольно долго. Говорили друг о друге. Перечисляли взаимные ошибки и промахи. Потом несколько часов подряд, перебивая друг друга, говорили о Дюма.
В тот вечер женщины организовали тайное общество, «Актрисы против Дюма!». По их скромным подсчетам, не менее двадцати подруг жаждали вступить в подобное общество.
И планы у них были самые воинственные.
На той же неделе в первом антракте премьеры «Генрих Третий», убедившись, что и этот спектакль идет блистательно, Александр Дюма вышел из театра и пошел по узкой улочке в направлении доме, где проживала актриса Луиза Депрео.
Был прекрасный вечер. Тихий и теплый.
В руке Дюма держал букет цветов, под мышкой длинную шпагу, подаренную ему в честь блистательной премьеры. Естественно, он не пристегивал шпагу к поясу. Его просто могли поднять на смех. Все-таки девятнадцатый век на дворе. Какой разумный человек станет разгуливать по Парижу со шпагой на боку. Те романтические времена давным-давно прошли.
Неожиданно перед самым его носом опять возник бродяга. Будто из-под булыжников мостовой вырос.
— Если дорога жизнь, топай за мной! — нагло прорычал Маркель. Разумеется, это был он. Кто еще-то!
— Не имею чести вас знать! — вспылил Александр.
Тон бродяги и весь его облик никак не соответствовали правилам приличия. Кроме того, изо рта его опять за версту несло дикой смесью чеснока и лука, что в кругах, в которых вращался Дюма, уже само по себе являлось оскорблением и вызовом окружающим.
— Пожалеешь, пустой писака! — взревел Маркель.
Он зарычал, как разъяренный бык перед красным плащом и тут же цепко ухватил Александра за руку.
Это было уже слишком! Чтоб какой-то грязный бродяга хватал его за руку!? Его, автора самых популярных пьес, написавшего десятки романов, которыми зачитывалась вся Франция!? Его, перед которым склоняли головы принцы и маркизы, а принцессы всех мастей дарили благосклонными улыбками, (и не только улыбками!), Его, которому…
Впрочем, перечислением всех его заслуг и достоинств можно занять не одну страницу. Оставим это газетчикам.
Александр вырвал свою руку из лап «быка»-бродяги и так сильно оттолкнул от себя, что тот отлетел к стене дома, ударился об нее спиной и замер в оцепенении.
— Ах, вот ты ка-ак! — прорычал Маркель, явно не ожидавший такого яростного и мощного отпора.
Александр Дюма выхватил из-под мышки шпагу, вынул ее из ножен и, с намерением приставить ее к горлу бродяги, двинулся на «быка». Чтоб тот на коленях запросил пощады! На коленях!!!
Александр совершенно забыл, что шпага театральная, бутафорская, деревянная и не сможет причинить бродяге сколько-нибудь серьезного ущерба. У него давно уже все в голове перемешалось. Театр и жизнь, фантазии и реальность.
Маркель в свою очередь не стал дожидаться нападения, оттолкнулся от стены и, рыча, двинулся на Дюма. Александру не оставалось ничего другого! Он отбросил букет в сторону, схватил шпагу обеими руками и, что есть силы, треснул наступавшего бродягу прямо по голове! Шпага переломилась пополам!
Неизвестно, чем бы закончился этот поединок, но тут на счастье, одновременно со всех сторон распахнулись окна вторых этажей. На улицу понеслись вопли разбуженных обывателей:
— Мерзавцы! Негодяи!
