Ирэн Фрэн - Клеопатра
Однако, с точки зрения Клеопатры, к ней обратился за помощью не Бибул, а само Римское государство. Римское государство и, главное, Помпей, этот благородный человек, всегда защищавший ее и ее отца от александрийцев, которые, напротив, никогда ее не любили.
И она поставила на Рим, а не на Александрию, подобно тому, как еще при жизни Флейтиста поставила на провинциальный Египет и разыграла эту партию в своей всегдашней манере: хладнокровно, без лишних эмоций. Очень быстро она отыскала убийц двух римлян и направила их в Сирию с надежным эскортом, закованных в цепи, чтобы подчеркнуть свое возмущение по поводу совершенного ими преступления. Она все-таки не выполнила просьбу Бибула, решила приберечь наемников для себя. И тем не менее поступок означал, что она позволила себе удовольствие, о котором давно мечтала: бросила вызов жителям Александрии. Для нее это был способ отмстить за отца, показать его врагам, что, несмотря на их интриги и злые насмешки, она всегда будет поступать так, как пожелает, потому что у нее есть другая, настоящая опора: земледельцы и жрецы Египта, которым она сумела внушить надежду, уже приносящую первые благие плоды.
К несчастью, она поступила так, не приняв во внимание хитросплетения римской политики. Бибул, этот недоверчивый латинянин, очевидно, понимал, что ее решение по злосчастному делу наемников может иметь в Египте неконтролируемые последствия. Он предпочел предоставить Клеопатре самой разбираться с ее врагами, отказался от права лично наказать убийц своих сыновей и передал это дело на суд сената.
Александрийцы уже не находили достаточно сильных слов, чтобы выразить свое возмущение царицей: она, как и ее отец, — содержанка Рима; и именно в Италии решаются судьбы их страны, даже когда речь идет о самом дорогом — об их безопасности, об их армии.
Трио ликовало: наконец-то им представился подходящий случай. Но они поначалу действовали очень осторожно, почти незаметно: царица, даже когда ее позиции пошатнулись, оставалась сильным противником. Во всяком случае, никаких попыток отстранить ее от власти силой не предпринималось. Однако очень скоро после совершенного ею промаха Клеопатра была вынуждена пойти на учреждение регентского совета. Его возглавил, как она и предвидела, евнух, помощниками которого стали Ахилла и неизбежный Феодот, мастер нескончаемых цветистых речей. Признав опекунство этих троих, она должна была также признать, что отныне будет делить власть со своим малолетним братом, согласится — в соответствии с завещанием отца — уступить первое место этому брату и в надлежащий момент стать его женой.
Ей все еще позволяли время от времени принимать важные решения; например, она вела переговоры с сыном Помпея, который приехал просить от имени своего отца продовольствие и корабли: Цезарь, вопреки всем ожиданиям, выгнал старшего Помпея из Рима и теперь преследовал его на Балканах. Клеопатра тут же отправила Помпею шестьдесят судов, груженных зерном, и пятьсот наемников. На сей раз солдаты не роптали. В этом, несомненно, сыграла свою роль позиция регентского совета; мнения трех опекунов и самой царицы в данном случае совпали, ибо основывались на одной и той же иллюзии: что Помпей остается абсолютным и неизменным хозяином Рима, а также гарантом независимости Египта. И даже когда в редкие моменты просветлений эта троица и сама царица вспоминали, что ничто в нашем мире не вечно, начиная с империй и их владык, сколь бы могущественными они ни казались, все равно верх брал типичный для греков фатализм, странная смесь завороженности трагедией и любви к простым радостям жизни. В такие минуты они, следуя устоявшейся привычке, обращались к Тюхе, Владычице судеб, приносили ей жертвы и молились у подножия ее статуй, а потом выходили из храма умиротворенными, повторяя себе, как это делали все жители Александрии, что жизнь коротка, удовольствия недолговечны и что наслаждения надо ловить на лету, а дальше будет видно.
Развиваясь таким образом — от ослепления к вероломству, от предательства к интриге, — война между царицей и тремя мошенниками могла бы продолжаться очень долго, если бы страну, впервые за долгие годы, не постигло худшее из возможных бедствий: засуха.
В ПУСТЫНЯХ ВОСТОКА…
(49 г. до н. э. — 16 августа 48 г. до н. э.)
«Черная земля» потрескалась от зноя. Внезапно все покрылось мелким песком, принесенным ветром, поднятым вихрями пустыни. В раскаленном полуденном небе порой мерещился металлический блеск — и тогда казалось, будто боги усмехаются. Весь мир Стал обителью страдания; долина Нила, от одного конца до другого, — огромным незаживающим рубцом. Река обмелела, житницы опустели, колодцы высохли, лица осунулись, люди впали в отчаяние — у них не было больше сил смотреть в сторону истоков реки, ждать первых признаков паводка.
Наступил июль, но и он не принес в должный срок благодатный ил, и стало ясно, что половодья не будет; звезды прокляли Египет, Клеопатра бежала из Александрии.
Ходили слухи, будто ее изгнали горожане, будто троице, наконец, удалось сломать мужество и гордость царицы, которая прежде ничего не боялась. Однако, учитывая то, какой она была, как всегда просчитывала свои поступки, вполне можно предположить, что она сама предпочла на время скрыться из виду, когда поняла: во второй раз со времени смерти Флейтиста поля остались сухими. Две катастрофы менее чем за три года — так не лучше ли на время отложить ту радость, которую она испытала бы, провозгласив себя фараоном?
И ведь пристанищем, которое Клеопатра нашла для себя в конце того знойного лета, стал именно Верхний Египет, Фиваида, где еще более, чем во всех других местах, люди и их жрецы твердо верили: если половодье не приходит, значит, боги разорвали свой союз с царем; значит, первобытный океан, недовольный поведением владыки Египта, решил наказать его, удержав в своем лоне благодатные воды.
И эти люди не отказали в помощи молодой царице: напротив, они предоставили ей убежище в своих храмах. Там никто не сможет на нее напасть, не навлекая на свою голову несчастье, еще худшее, чем засуха.
Там для Клеопатры вновь начинается время ожидания. Жители Фиваиды возлагают на нее все свои надежды; ее час придет, она в этом не сомневается. Трое ее врагов тоже ждут. Впрочем, опасаясь, что она может набрать армию и выступить против него, евнух издает приказ, в соответствии с которым все зерно Египта должно отправляться в Александрию; под угрозой смерти запрещено посылать его в Верхний Египет или даже в Дельту, где у царицы еще имеются многочисленные сторонники.
Она ничего не предпринимает, не торопится. Она знает, что, заставляя голодать Фиваиду, александрийское трио подрывает основы жизни всей страны. Скоро голод распространится повсюду — среди маслоделов и виноделов, парфюмеров, торговцев папирусом, ткачей, гончаров, ювелиров; он коснется всех — малых и великих; скоро по полям будут бродить живые скелеты, животные и люди станут похожими друг на друга из-за овладевшего ими отупения.
