Юрий Оклянский - Федин
Дело заключается в художественной природе обеих повестей, близкой и родственной по духу.
Развивающие сюжет персонажи (в „Наровчатовской хронике“ — ряженый двойник А.С. Пушкина — Афанасий Сергеевич Пушкин, волнующий умы обывательского уездного захолустья первых послереволюционных лет) в обоих произведениях — „люди выдуманные“, полумифические, сами сочиняющие свои „жития“, причудливо преображаемые коллективной фантазией, молвой и слухами, так или иначе наделенные элементами чудодейственной магии в сознании окружающей среды. По самому жанру это отчасти сатирические фантасмагории. Поэтому строгая документальность не только в воплощении, но и в предварительном накоплении материала тут заведомо неуместна. Окрестная молва и слухи об этих людях для писателя, может быть, даже более интересны, чем они сами.
Известная ориентация на „легенду“ вместе с тем вовсе не означала, что автора мало занимали реальные облики типажей. Напротив, можно только дивиться, насколько в вымышленной фигуре Вильяма Сваакера многообразно и точно переданы основные события биографии Юлиуса Саарека.
Для представлений о том, что мог знать о Саареке Федин, когда принимался за повесть, имеются почти исчерпывающие документальные источники, хотя и позднейшего происхождения. В них-то и заключен параллельный жизненный „сюжет“, порой не менее занимательный, чем литературные деяния Вильяма Сваакера.
В апреле 1968 года два подробных письма прислал Федину известный советский поэт М.В. Исаковский, уроженец Смоленщины. В 1918–1921 годах он редактировал газету в Ельне. Оба письма, по словам автора, касались „человека, которого Вы так хорошо описали в своей знаменитой повести „Трансвааль“. Повесть эту я читал еще в молодые годы и очень люблю ее…“. К письму от 17 апреля М.В. Исаковский приложил номер журнала „Рабоче-крестьянский корреспондент“ (1968, №' 4) с отрывком из воспоминаний „Два года в Ельне“. „В номере, который я вам посылаю, — сообщал Михаил Васильевич, — есть и мой рассказ о Саареке…“
Имеются письменные свидетельства и других очевидцев. Множество фактических данных о Саареке содержит статья Ан. Гая в одном из сентябрьских номеров смоленской газеты „Рабочий путь“ за 1928 год. Статья так и называется „Юлиус Саарек“.
Из статьи и других материалов видно, что Федин имел основания наделить своего персонажа не только отталкивающими чертами, но и объективно обрисовать его роль в качестве „культуртрегера“ здешних мест, в том числе отдавал должное его уму, трудолюбию, богатству фантазии, беззаветной энергии, жизнестойкости и сметке.
Те же факты подтверждают и главную оценку писателя, что его герой — „негодяй“. Расчетливый и безжалостный хищник, исповедующий одну мораль — выгоду.
В этом отношении при изображении разновидности буржуазного дельца новейшей „американской формации“ в его столкновении с дедовскими установлениями и патриархальными нравами Федин продолжил и развил горь-ковские традиции. Он делал это на усложнившемся материале послереволюционной действительности. И показал Сваакера во взаимодействиях с отсталой деревенско-патриархальной средой в той же жизненной объемности и полноте красок, как некогда изображал своих „варваров“ — Железновых, Достигаевых и „Других“ Горький.
Жизненная правдивость характеров обеспечила широкий успех повести, несмотря на предвзятые оценки критики. Имя Сваакера сделалось нарицательным в публицистике 20-х годов.
„Комсомольская правда“ 16 декабря 1928 года поместила статью чуть ли не на полосу — „Лицо классового врага“, анализирующую затронутые автором „Трансвааля“ жизненные факты. „Ласковый враг (Свёкор и Сваакер)“ — так назван очерк в журнале „Октябрь“ (1929, № 3). Интересен также большой очерк „Сваакеры из Палласовки“, опубликованный в саратовской газете „Поволжская правда“ 18 апреля 1929 года. Речь идет о сходных жизненных явлениях на территории тогдашнего Нижне-Волжского края. „Обвиняли Федина в том, — пишет автор, — что он… нарочно выдумал это „чудище обло, озорно, стозевно и лаяй…“. История обогащения Сваакера… оказывается, была передана Фединым почти протокольно… Увы, Сваакеры существуют не только в художественной литературе“.
Читательский успех сборника „Трансвааль“ стал для писателя прорывом к новой массовой аудитории… На только что вышедшей книге Федин сделал надпись, обращенную к тому, с кем в совместных переживаниях возникал и копился прозаический цикл. Она искрится ощущениями духовного родства: „Брату моему Ивану Сергеевичу Соколову-Микитову. Большой частью этой книги я обязан тебе, и если я в ней крошечку вырос, то и ростом этим тоже обязан тебе, мой единственный друг. Константин. 15.1.1927“.
* * *Однако, как мы знаем уже, был и еще один художественный авторитет, несомненный в глазах обоих литературных побратимов. Этим писателем был Бунин.
Безгласный и как бы исключительно книжный образец и посредник творческого общения в 20-е годы — так, к счастью, иногда случается, — Иван Алексеевич вдруг вживе является и напоминает о себе в середине 40-х годов.
Сам Федин передает этот сюрприз так: „В марте месяце 1948 года почтой доставлена была мне книга, какой я не мог ожидать… Это был том первый „Собрания сочинений“ И.А. Бунина в берлинском издательстве „Петрополис“ с дарственной надписью автора.
Было от чего взволноваться: в автографе Бунин называл себя моим „давним усердным читателем“… Спустя несколько дней от Бунина прибыла другая книга — „рассказ "Речной трактир", также с сердечной авторской надписью. Оба автографа заканчивались одинаковой датой: "1.3.1946. Париж".
В течение долгих лет для Федина оставалось загадкой: почему «именно теперь прислан… дорогой дар… „давним“ читателем»? Объяснения могли быть разные.
Находясь на чужбине, Бунин выделял лучшие книги советских писателей. Известен, например, близкий по времени (10 сентября 1947 года) отзыв Бунина о поэме А. Твардовского «Василий Теркин», который он в письме давнему литературному другу Н.Д. Телешову адресовал автору: «…Прошу тебя, если ты знаком и встречаешься с ним, — писал тогда И.А. Бунин, — передать ему при случае, что я (читатель, как ты знаешь, придирчивый, требовательный) совершенно восхищен его талантом…»
Дарственные автографы на книгах Федину (вместе с письмом, которое было тогда же написано, но не отправлено Буниным) выражают его читательское отношение к творчеству советского писателя. И возможно, также к «деревенской» прозе Федина 20-х годов.
Само письмо, ему адресованное, Федин прочитал лишь четверть века спустя, когда оно поступило в Москву в числе прочих архивных материалов для готовившегося двухтомного выпуска «Литературного наследства» — «Иван Бунин».
