Ричард Олдингтон - Стивенсон. Портрет бунтаря
Преимуществами этого во всех остальных отношениях непривлекательного места были его дешевизна, уединенность и высота над уровнем моря (4500 футов), так что Стивенсону не угрожали «ядовитые морские туманы», наступление которых на долины, видные ему из его горного гнезда, он так драматически описал в «Скваттерах Сильверадо».
Событием дня являлся приезд двух почтовых карет в гостиницу неподалеку от «дома» наших скваттеров: они привозили почту и… кого-нибудь, с кем Луис мог доболтать. Нужно было действительно чувствовать себя изолированным от всего света, чтобы запомнить имя путника, с которым Луис всего несколько минут беседовал о «Париже и Лондоне, театрах и винах». Судя по тому, что он рассказывает в книге, местные жители годились только на то, чтобы служить объектом для упражнения его сатирического пера. Стивенсону повезло, что в те времена авторов не подвергали судебному преследованию за пасквиль. В наши дни книга, содержащая столько откровенных замечаний о реально существующих людях, в том числе хозяине гостиницы в Сильверадо, просто не была бы напечатана. Возьмите, к примеру, портрет Ирвина Лавленда (настоящий шедевр), которого Стивенсон любовно представляет нам как «истинного Калибана»,[85] что само по себе является оскорблением этого честного сына скромных, но гордых родителей! «Калибан» жевал сосновую смолу и, к неудовольствию Стивенсона, «сопровождал эту невинную утеху обильным слюноотделением». «У него была копна спутанных волос цвета овечьей шерсти, рот расползался в ухмылке, сильный, как лошадь, он, однако, не выглядел ни крепким, ни ловким — просто длинноногий жеребенок, который у всех на пути… Он откровенно смеялся, когда нам что-нибудь не удавалось… Он гордился своей понятливостью… Он рассказал нам о том, как его друг поддерживал дисциплину в школе с помощью револьвера, и громко хохотал при этом: да, кто-кто, а его приятель знает, как надо учить… Сосед, имеющий против него зуб, отравил его пса. «Ну и подлость, иначе не скажешь. Хороший человек ни в жизнь так не сделает. Но я с ним сквитался — отравил его пса». Его косноязычие и неотесанность еще сильнее подчеркивали глупость его замечаний. Лишь теперь, встретив Ирвина, я оценил по достоинству смысл двух слов: глагола «болтаться» и существительного «болтун»; их вполне хватит для того, чтобы нарисовать его портрет».
И в том же духе еще две или три страницы, после чего Стивенсон расправляется с другими членами семейства Лавлендов. Приведенных примеров достаточно, чтобы показать, как Стивенсон выполнил взятую на себя задачу подвергнуть осмеянию этот довольно характерный продукт американских свобод, «американского образа жизни» и погони за личным благополучием.
В общем, несмотря на тяжелые воспоминания о первом переезде через океан, Луис и особенно Фэнни, на долю которой приходилась вся работа по хозяйству, вероятно, вздохнули с облегчением, когда в конце июля навсегда распрощались с Сильверадо. Из Сан-Франциско в Ливерпуль они плыли первым классом, и мы не ошибемся, предположив, что, имея пять фунтов в неделю, Луис вряд ли смог бы заплатить за два с половиной билета — если Ллойду годился детский билет. Напрашивается сам собой вывод, что, как это бывало и раньше, все расходы взял на себя отец.
8
Итак, Wanderjahre[86] Стивенсона, бывший также Annus Mirabilis,[87] пришел, как и его ранние рассказы, к счастливой развязке, завершившись встречей и примирением всей семьи в Ливерпуле. «Стивенсон привез из Америки, — цинично замечает один из критиков, — восхитительные путевые заметки, увядающую женщину и туберкулез». Он забыл про Ллойда, которому было суждено сыграть целый ряд ролей в стивенсоновской саге: сперва роль товарища для игры в оловянных солдатиков, затем роль вдохновителя и критика его знаменитых приключенческих книг и под конец роль соавтора Стивенсона при создании менее популярных произведений, в которой Ллойд оставался вплоть до того дня, когда стал главным распорядителем на его похоронах.
В течение семи лет после своего возвращения, до тех пор, пока наследство, полученное после смерти отца, не дало ему возможности вновь поездить по свету, Стивенсон влачил жизнь писателя-инвалида, находясь то в Эдинбурге, то в Лондоне и Борнмуте, то на таких отдаленных курортах, как Йер или Давос. Друзья, сокрушавшиеся о его поездке в Америку («эту страну доллара и табачной жвачки», как изящно охарактеризовал ее Хенли), были слишком предубеждены против нее и не желали увидеть, что она вдохновила Стивенсона на самые яркие страницы в его «путевых заметках», «Монтеррей» и «Сан-Франциско» стоят в ряду его лучших очерков, и сейчас их интереснее читать, чем описание европейских стран, где, как это ни парадоксально, несмотря на все бывшие там войны, перемены менее разительны и драматичны, чем в Америке. Очерки эти являются частью истории штата Калифорния.
Будучи верным другом, Сидни Колвин не поленился приехать в Ливерпуль, полагая, что его присутствие при первой встрече молодоженов с родителями поможет разрядить напряженную атмосферу и преодолеть вполне естественную неловкость. Тревога его была напрасной. Фэнни твердо решила закончить, если это в ее силах, бесконечные и такие невыгодные размолвки между Луисом и его родителями. Если даже Луис ей этого и не говорил, она сразу увидела, что ключ к решению задачи находится у Томаса Стивенсона, державшего в своих руках и еще один ключ — от сундука с деньгами. Мать прощала Лу практически все, кроме атеизма, неприличного поведения на людях и ссор с отцом. Чтобы завоевать мистера Стивенсона, который к тому времени уже начал дряхлеть, надо было не сражаться с ним, как Луис, а потакать ему. К своему удивлению и радости, Томас Стивенсон обнаружил, что Фэнни почти обо всем думает так же, как он. Она старалась угодить ему даже в мелочах, которые свидетельствовали о его предрассудках. Так, согласно новой моде женщины стали тогда носить не белые, как прежде, а черные чулки; когда Томас Стивенсон осудил это безобидное нововведение, Фэнни немедленно возвратилась к белым чулкам. Такое лестное внимание к его словам было в новинку для старика, и он отплатил Фэнни за ее старания чисто шотландским комплиментом: «Вот уж истинно чертовка!»
Как ни странно, менее всех доволен был Колвин. Хотя впоследствии он доказал свою верность, присоединившись к хору («мы должны быть счастливы как короли»), воспевавшему Фэнни и ее роль в мифе о Р. Л. С, первое его впечатление о ней было далеко не в ее пользу. Скорее всего, как и прочие друзья Стивенсона в Англии, Колвин невзлюбил ее, хотя и не так жестоко, как Хенли. Во всяком случае, он не задумываясь написал Хенли, что из двух женщин мать Луиса выглядит «свежее», и добавил, что сомневается, «смогут ли они когда-нибудь примириться со смуглым волевым лицом, белыми зубами и седеющими (иначе их не назовешь) волосами, которые нам теперь предстоит всегда видеть рядом с Луисом». То, что Фэнни удалось перетянуть Колвина на свою сторону и использовать его в борьбе с другими друзьями Луиса, которых она недолюбливала еще больше, служит примером ее ловкости в ведении «домашней» войны.
