Жак Бенуа-Мешен - Юлиан Отступник
Наступила ночь. Она не успокаивала, а все больше лихорадила умы. Внезапно в казарме петулантов раздался крик:
— Во дворец! Во дворец!
Все солдаты бегом бросились туда. Известие о бунте дошло до когорт, расположенных в других казармах, и они присоединились к общему движению. Безумствующая толпа из нескольких тысяч человек бросилась ко дворцу, где находился Юлиан. Каждый хотел поприветствовать его, поблагодарить, увидеть в последний раз; каждый надеялся, что в последнюю минуту он воспротивится их отъезду и найдет способ уладить дело. Вскоре бурлящая толпа солдат заняла четырехугольную площадь, которая соответствует нынешнему пространству между Сеной, улицей Сен-Жак и бульваром Сен-Мишель. Они вопили, бушевали и требовали «своего Цезаря».
Запертый в осажденном дворце Юлиан решил, что солдаты считают его виновным в своей депортации и пришли, чтобы расправиться с ним. Вся эта суматоха напомнила ему ночь, когда была перебита вся его семья. Решив, что пришел его последний час, он велел позвать Евгемерия, Орибасия и элевсинского иерофанта, чтобы спросить их, стоит ли защищаться или лучше сразу дать себя убить. Посовещавшись, эти трое посоветовали ему воззвать к богам и попросить их указать ему свою волю.
Юлиан оставил нам драматическое описание этой ночи, которую Либаний назвал «ночью священной». Чтобы предаться медитации, он ушел в комнаты своей жены, находившиеся на втором этаже дворца. Там его охватил глубокий сон. Во сне ему явился Гений-хранитель империи. Подойдя к Юлиану, он обратился к нему с упреком и грустно сказал:
— Юлиан, уже давно я тайно нахожусь в прихожей твоего дома, куда пришел, чтобы возвысить тебя. Много раз я чувствовал, что ты отвергаешь меня, и уходил. Если сегодня я опять не буду принят вопреки желанию большого числа людей, я уйду, охваченный печалью. Но запомни крепко в глубине твоего сердца: в этом случае я больше не останусь с тобой.
В это время солдаты продолжали блокировать все проходы. Их крики становились все громче и разбудили Юлиана. Не понимая, где он и что означает этот шум, он бросился к одному из окон, выходившему на площадь перед дворцом, и открыл его. Все еще стояла ночь. Он увидел перед собой толпу бунтующих людей, столпившихся на площадке, полого спускавшейся к Сене. Оттуда доносилось глухое ворчание, напоминавшее тяжелое дыхание дикого зверя. Внезапно раздался крик, моментально подхваченный тысячей глоток:
— Да здравствует Юлиан Август!
Только тогда Юлиан понял, что его осаждают не враги, а люди, желающие ему добра. До этого ничего подобного ему даже не приходило в голову. Он взглянул на небо и увидел звезду, излучавшую особенный свет в эту холодную зимнюю ночь. Это был Юпитер. Юлиан простерся перед ним и долго молился. Затем он вновь позвал Орибасия и элевсинского иерофанта. Он рассказал им только что увиденный сон, в котором ему явился Гений империи, а также упомянул титул, с которым к нему только что воззвали легионеры. Что произошло после этого? Совершили ли эти трое «одним им известный ритуал», как предполагает Евнапий87? Этого никто никогда не узнает. У нас есть только то свидетельство, которое нам оставил Юлиан:
«Я испросил у Бога знак его воли. Он сразу же дал мне его. Он приказал мне не противиться воле солдат»88.
И все же Юлиан боролся с собой. Когда взошло солнце, он предпринял отчаянную попытку успокоить разбушевавшихся людей и вышел на возвышение перед дворцом, чтобы обратиться к ним. Увидев Юлиана, легионеры рванулись к нему в таком неистовом порыве, что едва не задушили.
— После стольких счастливых побед, — крикнул он им срывающимся от волнения голосом, — постараемся не совершить никаких неверных поступков… Не допустим беспорядков, которые могут возникнуть в результате необдуманных действий…
Однако толпа так сильно напирала на него, что он уже едва мог дышать. Только через минуту ему удалось перевести дух.
— Перестаньте возмущаться, — продолжал он уже более ровным голосом. — Вы получите то, чего хотите, без споров и кровопролития. Раз сладость родины до такой степени привязывает вас, раз вы боитесь неизвестных путей и дальних стран, возвращайтесь по домам: вы не увидите тех заальпийских земель, которые вам так не по нраву. Я буду вам в этом гарантом. Я буду умолять за вас императора и добьюсь своего, потому что милосердный август охотно прислушивается к голосу разума89.
Юлиан сделал шаг назад и смог вернуться во дворец, прошмыгнув в дверцу, которую за ним сразу же закрыли. Тем временем крики снаружи усилились. Бунтовщики окончательно разбушевались. Не этого они ждали от Юлиана! Почему он отказывается их понять? Их крики становились все более хриплыми, все более угрожающими…
К девяти часам утра, убедившись, что все усилия успокоить народ тщетны, Юлиан дал приказ открыть все большие двери дворца. Солдаты бросились внутрь и ворвались в зал Совета. Добравшись до цезаря, они подняли его над собой на щите и приветствовали, именуя августом. Впервые случилось так, что римского императора подняли на плечи на манер того, как это делали при избрании франкских королей. Однако со времен Диоклетиана порядок требовал, чтобы император был коронован венцом из металла, отличным от обычной диадемы цезаря. Юлиан, которому боги велели не противиться воле солдат, позволил им делать то, что они хотели, но сам воздерживался от активных действий. Когда они спросили его, есть ли у него диадема, он ответил, что нет. Тогда солдаты предложили позаимствовать «какое-нибудь украшение для шеи или головы, принадлежащее его супруге». Юлиан возразил, что женское украшение было бы дурным предзнаменованием для начала царствования. Кто-то предложил металлическую цепь, так называемую «фалеру», которой конюшие украшали головы коней. «Это будет недостаточно благородно», — возразил Юлиан90. Спор продолжался до тех пор, пока один из центурионов петулантов, возвышавшийся над толпой благодаря своему высокому росту, не положил конец его колебаниям. Отцепив золотое ожерелье, которое он носил на шее в знак того, что является носителем штандарта, он проскользнул за спину Юлиана и надел это ожерелье ему на голову. На этот раз, хотел он этого или нет, Юлиан был увенчан. Согласно обычаю он должен был объявить, что жалует каждому солдату пять золотых монет и литру серебра, чтобы отпраздновать свое восшествие на престол91. Только после этого солдаты согласились уйти.
«Я вернулся в свои комнаты, вздыхая из глубины души, — пишет Юлиан. — Пусть боги будут мне свидетелями! Нужно было, чтобы я слепо доверился знаку, который они мне послали. Но я не был счастлив. Я страдал от того, что не сумел до конца остаться лояльным по отношению к Констанцию»92.
