Жак Бенуа-Мешен - Юлиан Отступник
Это было уже чересчур. Давно собиравшаяся буря не могла не разразиться.
XIV
Весть о приказе Констанция распространилась по всей Галлии с быстротой молнии и привела всех в уныние. Во всех гарнизонах солдаты маленькими группками собирались во дворе своих казарм и потихоньку совещались между собой, что не предвещало ничего хорошего. Согласно контрактам, которые они заключили, их можно было призывать на короткое время для участия в военных кампаниях за пределами Галлии, однако в любом случае зимнее время они должны были проводить у себя дома, и никто не мог принудить их воевать за рубежом без их собственного согласия. В их глазах насильственный перевод войск на восточный фронт для участия в операциях, длительность которых трудно было заранее определить, был равносилен депортации. Во всех местах, в которых, согласно приказу, перед отправкой собирались войска, слышались жалобы. «Матери, родившие детей от солдат, — пишет Либаний, — показывали им новорожденных, которых они еще кормили грудью, и умоляли своих супругов не покидать их».
Юлиан оказался поставлен перед ужасающей дилеммой. Отказ от выполнения приказа Констанция означал открытый мятеж. Но исполнение приказа привело бы к не менее тяжелым последствиям. Если солдат заставят покинуть Галлию, то это может спровоцировать всеобщее восстание, которое несомненно повлечет за собой перемещение военных сил в провинции. Варвары воспользуются этим, чтобы возобновить набеги. Галлия вновь будет разграблена и опустошена — может быть, даже потеряна для империи…
Не зная, на что решиться, Юлиан послал отчаянное письмо своему врагу Флоренцию, подробно описав опасность создавшегося положения. Он заверил его, что «не переживет гибели этой прекрасной провинции», и просил срочно приехать в Лютецию для того, чтобы вместе обдумать ситуацию. Однако Флоренции, не забывший о том, как Юлиан отобрал у него власть в финансовых делах, отказался уехать из Вьенны под предлогом большой занятости.
Синтула уже выступил в путь с лучшими отрядами гвардии. Остающиеся в Галлии войска таяли на глазах. Не сумев встретиться с Лупицином, находившимся в Британии, где пришлось подавлять восстание пиктов, Децентий был вынужден передать приказ Констанция непосредственно Юлиану. По этому поводу они долго совещались. Посланник императора предупредил Юлиана, что в случае любых попыток увильнуть от исполнения приказа тот утратит в глазах Констанция все преимущества, которые мог бы обрести в случае немедленного повиновения, и таким образом подтвердит те подозрения, которые уже имеются у его кузена. И напротив, если он поведет себя как преданный наместник, то вернет себе августейшую благосклонность81.
Совершенно сбитый с толку Юлиан покорился и решил последовать этому совету. Он написал Констанцию, что безропотно подчиняется его приказу и не собирается препятствовать его выполнению. Однако между Юлианом и Децентием начался бурный спор, когда дело дошло до выбора места сбора войск перед отъездом. Децентий настаивал на том, чтобы сбор войск происходил в Лютеции. Юлиан умолял его не делать этого. Помимо того, что он считал это опасным, он прекрасно понимал, что подобный выбор был в первую очередь продиктован желанием унизить его самого. Это показало бы войскам, что он ничего больше не может для них сделать, что он лишен какой бы то ни было реальной власти. Наконец, чувствуя, что Децентий, видимо, получил инструкции лично от императора и не откажется от своего решения, Юлиан положил конец обсуждению, предоставив ему возможность действовать по своему усмотрению82.
Легионы уже волновались в казармах, где подстрекатели распространяли среди них призывы к восстанию. Одно из таких воззваний, найденное на полу казармы петулантов, дошло до наших дней в своем первозданном виде. Оно гласит: «Нас погонят на край земли, как преступников или осужденных. Как только мы уйдем, все, кто нам дорог, вновь станут добычей алеманнов и попадут в плен, из которого мы их вырвали»83. Эту листовку принесли Юлиану. Прочитав ее, он был потрясен. Он решил, что слишком быстро уступил Децентию, и упрекал себя, что недостаточно стойко защищал права своих легионеров.
Время шло, и недовольство военных передалось также гражданским лицам. Жены и дети отказывались расставаться со своими супругами и отцами. Они настаивали на том, чтобы сопровождать их хотя бы до Лютеции. На всех дорогах, по которым проходили воины в сопровождении своих семей, ехавших в битком набитых повозках, собирались стенающие и причитающие толпы. Либаний пишет: «Повсюду стоял крик и плач. Галлы умоляли своих защитников не покидать их»84.
Когда войска прибыли в пригороды Лютеции, их ожесточение достигло предела. Они грозили поджечь казармы. По требованию Децентия, спокойствие которого стало уступать место страху, Юлиан вышел к солдатам, чтобы попытаться их успокоить. Он говорил с ними доброжелательно на привычном для них языке, то и дело обращаясь к тем, в ком узнавал своих бывших соратников. Он напомнил им о победах, которые они вместе одержали, и призвал бодро двинуться в поход туда, куда их направляет император.
— Констанций вознаградит вас лучше, чем это мог бы сделать я, — сказал он. — Он может осыпать вас невиданными щедротами85. Так вы найдете подле него достойное вознаграждение за все ваши жертвы. И я должен сообщить вам добрую весть: вам позволено взять с собой жен и детей. (Это была последняя уступка, вырванная у Децентия.) Их проезд будет оплачен за счет государства. Я предоставляю в ваше распоряжение все повозки и всех мулов императорской почты.
Затем, «желая проявить должное внимание к солдатам, отправляющимся в столь далекие края», он пригласил их командиров на ужин во Дворец терм.
— Так останемся же друзьями, — закончил он. — Отбросим прочь дурные мысли и несправедливые упреки!
Прощальный ужин состоялся в тот же день. Гости были тронуты тем, насколько ласково Юлиан обошелся с каждым из них. Он выслушал их жалобы, пообещал передать их императору и пожелал счастливого пути.
— Вы отбросили варваров за Рейн, — сказал он им под конец. — Отбросьте же их теперь и за Окc. Мне жаль лишь того, что я не могу идти вместе с вами…
Когда командиры когорт рассказали своим людям, с каким пониманием отнесся к ним Юлиан, горечь и стенания всех только усилились. «Все проклинали жестокую судьбу, которая отрывает их от столь доброго командира, а также от родной земли»86.
Наступила ночь. Она не успокаивала, а все больше лихорадила умы. Внезапно в казарме петулантов раздался крик:
