Юрий Комарницкий - Старший камеры № 75
«Кресты» медленно выпускают жертву.
На следствие меня возили в один из многочисленных городишек Ленинградской области. Каждая поездка занимала приблизительно неделю.
Адвоката по-прежнему не было. Меня успокаивали, что адвокат посетит меня на закрытии следствия.
Методы работы следственных органов в этом известном районном городе в принципе мало чем отличались от методов работы ну, скажем, в Тургайской области Казахстана.
Узкие коридоры, ха-ха-ха!
Идут убийцы и воры, ха-ха-ха!
И среди них затесался глупый поэт.
Как он здесь оказался? — Судьбы привет.
— Хотел деньжат заработать? — следователь кричит.
— Хотел всю икорку слопать?.. — Закон не спит!
— По городам катался?.. У-у-у паразит!
— С любовницей развлекался! На чей лимит?
— У нас страна не такая, один раз в год…
— Посылка из Нью-Йорка и теплоход…
— На нетрудовые доходы явно живет!
— Шампанским явно без права полощет рот!
— А мы вот тут прозябаем… в зиндан его!
— Да что мы тут разбираем?.. Было б кого!
— Какого еще адвоката?.. Ты кто такой?
— Письмишко хочешь к брату?.. Письма долой!
— А впрочем, давай «накалякай»… может, и дойдет.
— Эй, хватит вам с этой дракой… обед идет.
В этом КПЗ в годы немецкой оккупации находилась то ли полиция, то ли гестапо. Времена меняются, но режимы уничтожают людей одними и теми же методами. Правда, сейчас перестройка, заключенных в камеры с допросов не приносят, а приводят, что касается холода, антисанитарных условий, все осталось, как прежде. Туберкулезники, гриппозные, желудочники, больные, страдающие кожными заболеваниями — все валяются на общих нарах, все пьют общей кружкой из общего ведра. В век кибернетики, электроники, освоения космоса уничтожение себе подобных остается излюбленным занятием человека.
Сегодня я закрыл дело. На закрытие следователь пригласила адвоката. Вначале наша беседа с адвокатом носила крайне неприятный характер.
— Ну вот видишь, дорогой, сколько веревочке ни виться, конец будет… Придется отвечать. Зачем совершил?!
Я опешил. Адвокат, которого я ждал как бога, продолжает линию дознавателей и «мудрецов» из судебно-медицинской экспертизы. Мои нервы не выдерживают. Я вскакиваю со стула:
— В чем дело?! Вы адвокат или прокурор?! Кого вы мне привели? — обращаюсь к следователю.
Следователь не обращает на мои слова никакого внимания, но покидает кабинет. Адвокат провожает ее взглядом и, когда она выходит, говорит со мной совершенно другим тоном. Я понимаю, что в момент моего прихода разыгрывается обыкновенная сценка из жизни советских бюрократов. Вечная перестраховка, боязнь, как бы чего не вышло, привели к тому, что даже адвокаты, прежде чем защищать, обязаны вот в таких сценках доказывать нетерпимость к подследственному.
— Ну что ж… будем вас защищать. У меня такие дела уже были… Да. А у вас деньги есть? — задает мне чисто деловой вопрос. — Как вы со мной собираетесь рассчитываться?
Я передаю адрес, по которому ему должны переслать деньги. По его тону и смыслу задаваемых вопросов я понимаю, что степень тяжести моего преступления невелика. Что касается наказания, оно за аналогичный поступок в стране, где презумпция невиновности применяется, было бы отменено.
Обсуждение дела занимает не более получаса. Адвокат обещает встретиться со мной еще до суда. Меня уводят в КПЗ.
В КПЗ грязно и холодно. В камере полно больных.
На этап в «Кресты» я не успел. Целая неделя в кишащей бациллами клоаке. И это в сердце страны. До Санкт-Петербурга на электричке сорок минут.
Глухая ночь. Мы лежим на длинном дощатом настиле и задыхаемся от испарений, исходящих из железного бака, наполненного мочей, нас шестнадцать человек. Чтобы забыться, я закрываю глаза.
Опять меня доставили сюда,
Где будут рвать меня на части,
Где отберут мои года
Служаки хитрой власти.
Над КПЗ склонилась ночь.
Мы спим на голых досках,
А мне вот стало вновь невмочь
От тяжкого вопроса.
Придет свобода или нет.
О, господи! Всевышний,
Ты сотворил и тьму, и свет.
Неужто вновь я — лишний?
Но бог молчит, лишь разговор
С соседних камер слышен.
Кричит там что-то шлюхе вор,
И дождь стучит по крыше.
Когда я открываю глаза, Муза растворяется в ядовитой камерной гнили. Гниль незамедлительно захлестывает глотку, сжимает виски. Чтоб от нее избавиться, одно спасение — уйти к Морфею или вновь вернуть музу. Выбираю второе.
Под напряжением тело гудит,
Сердце стучит ошалело.
Камера спит, я не сплю.
Какое всем до меня дело!
Рядом насильник 19 лет.
Справа лежит убийца.
А вон и громила ждет рассвет —
Поймали на озере Рица.
А я фотограф, забытый тобой
Писатель, поэт, бродяга.
В дороге и в стужу, и в дождь, и в зной.
Сегодня попал в передрягу.
Проснулся насильник — безмозглый щенок.
Цигарку скрутил и бродит.
Ему девятнадцать, и это не рок
Им пенис пока верховодит.
Громила в наколках крепко уснул.
Любитель страшных историй.
Во сне он видит разбойный загул,
А может быть, вольное море.
Чуть дальше — алкаш, он подавлен, разбит,
Украл непонятное что-то.
На «химии» был, а свобода в кредит
Смешна, словно срочное фото.
Убийца проснулся, вот это судьба.
Второго уже убивает.
К несчастью родила сынишку жена,
А может быть, к счастью, кто знает?
Ужасные судьбы, великий раздор,
Меж счастьем, судьбой и Фемидой,
Ушел в потолок лихорадочный взор.
Засела в груди обида.
Но горше всего, что уходит любовь.
Разлука любовь уничтожит.
В висках, словно маятник, мечется кровь
И грусть по тебе все гложет.
Беру фотографию — снова ты
Любимая, милая Анна.
О, сердце мое, о родные черты.
О, жизнь, ты проходишь так странно.
ЭПИЛОГ
Привет Джон! Эту повесть, посвященную тебе, я дописываю на Черной речке в гостинице «Выборгская». Сегодня в шесть часов вечера меня выпустили из С. Петербургского ИЗ 45/1, именуемого в народе «Кресты». Я получил 2 года 6 месяцев СНХ, что переводится как стройки народного хозяйства. Я буду жить в общежитии, дважды в день отмечаться, ночевать в специальной комендатуре. «Химия», Джон, это относительная свобода. В народе ее называют свободой в кредит, поскольку за малейший проступок условно осужденный подлежит немедленной отправке в колонию.
