Юрий Комарницкий - Старший камеры № 75
Убийца, Толик, в прошлом боксер, явно страдал шизофренией. Но его, как и остальных, признали нормальным и увезли в тюрьму.
В соседней камере сидели малолетки. Я с ними через решетку часто разговаривал. Обоим было по четырнадцать лет. Они целыми днями пели песни и, как правило, вечером просили у меня хлеба.
После ухода врачей медсестры раздают лекарства. Противоречия, сквозящие во всем, проявляются и здесь. Людей, которых считают нормальными, пичкают в таблетках галаперидолом, аминазином, тезерцином. Каждый из нас получал эти таблетки как по назначению врача, так и по первой просьбе у медсестер.
Необходимо отметить, что очень часто диагнозы Санкт-Петербургской судебно-медицинской экспертизы отменяются Москвой. Две школы враждуют между собой. Что касается моей точки зрения, Петербургская судмедэкспертиза — это типичое сталинское наследие, сохранившееся и поныне.
Но вот последняя, решающая медицинская комиссия. Меня проводят в кабинет. Во главе стола восседает тучный психиатр, профессор, вокруг еще несколько экспертов.
У профессора лицо порочного человека. Он раздражен, на меня смотрит брезгливо.
— Чем болеете? — спрашивает он меня.
— Ничем я не болею.
— А чем болели раньше?..
— Слышал голоса.
Мне невообразимо тошно. Хочется послать всех подальше, встать и уйти.
— Я здоров, оставьте меня в покое!
Профессор говорит, вперив в меня человеконенавистнический взгляд:
— Мы вас прекрасно понимаем, Вы говорите, что здоровы, а сами надеетесь на то, что мы вас посчитаем больным… Вы здоровы… так и напишем! И еще напишем, что вы — симулянт!
Я вспоминаю, в каком состоянии после экспертизы приходят ребята. Всех доводили до белого каления. Но мне не более, чем противно.
— Я могу уйти?
— Да, идите…
Прихожу в камеру, падаю на нару.
— Ну как? — спрашивает меня сокамерник. — Признали?
— Ага, признали, — говорю я, — … симулянтом.
Теперь на суде будет фигурировать определение — симулянт.
Нужно сказать спасибо следователю.
Прощай, судмедэкспертиза. Меня увозят опять в «Кресты».
Интересно, что я буду делать, когда выйду на свободу? Опять бродить по захолустьям в поисках хлеба насущного? Приносить в дома радость, чтоб когда-нибудь очередной следователь «умно изрек»: у вас располагающее лицо… Но вы преступник.
Господи! Даже лица необходимо выбирать, чтобы быть в безопасности в этой стране!
Интересно, какой тип людей больше всего устраивает правителей и их цепных псов? Думаю, тот же, который устраивал работорговцев и господ крепостников: развитые мышцы, полусогнутая спина, заискивающая улыбка и взгляд.
Нет, теперь, если выйду на свободу, все мои силы будут направлены на то, чтобы остаток жизни прожить в обществе, где существует возможность воплотить в жизнь мечту. Возможно, мне и повезет, если до этого меня не убьют в застенках голодом, холодом или теми же медицинскими препаратами.
Я исколесил всю страну вдоль и поперек и везде видел одно: серость и убогость с одной стороны и напыщенное самодовольство тех, кто обладает мало-мальской властью. Я — коммивояжер, человек, которого можно приравнять к канатоходцу.
Удивительно, но после месяца судебно-медицинской психиатрической экспертизы меня возвращают в ту же камеру, откуда увезли.
Я имею в виду камеру в тюрьме.
Состав почти не изменился. Все те же ребята, тот же шестидесятилетний Воробьев, который уже третий месяц ждет экспертизы у окулиста.
Среди нас есть туберкулезник. Ему дают несколько улучшенную пищу, но делается это нерегулярно. Часто забывают принести или манную кашу, или белый хлеб. Словно затравленный зверь, Виктор, так зовут этого заключенного, бросается на железную дверь и кричит:
— Вы че, суки! Командир, скажи, пусть кашу принесут!!!
Трижды в день нервное напряжение при выдаче пищи списывает все лечение, но до этого никому нет дела. Главное — галочка для отчета.
У Виктора открытая форма туберкулеза. Об этом свидетельствует принимаемый препарат РЭФ, не говоря уже о том, что у него имеются соответствующие медицинские документы. Виктора не изолируют. Он не настаивает, этого вполне достаточно.
Визит медработника чем-то напоминает игру в кубик Рубика… кто быстрее…
Неожиданно открывается кормушка. Это нанесла визит медсестра. Сломя голову к кормушке бросаются пять-шесть человек.
— Что болит?
— Доктор, я записывался у дежурного… У меня больные почки.
— Врача сейчас нет. Будет во второй половине следующего месяца.
— А мне к венерологу…
— Дерматолога тоже нет.
Она тычет каждому по несколько таблеток и сердито говорит:
— Ну кто там еще?.. Больше к вам не приду, голову только морочите.
Двое, перебивая друг друга, жалуются на зубную и желудочную боль. Одному из них она дает упаковку анальгина и, не выслушав остальных, захлопывает кормушку.
У меня ужасное самочувствие, болит голова, рвота с желчью. Вот уже пятый день не могу попасть к врачу. Ребята видят, что мне действительно плохо. В дверь бьют ногами, колотят мисками.
Я в тюремной больнице. Первыми словами, которыми меня встретили в больничной камере, были:
— Считай, земляк, тебе очень повезло. Сюда попасть практически невозможно.
Попасть в соматическое отделение «Крестов» — задача почти нереальная.
В камере двенадцать человек. Грязное, как везде и всюду в «Крестах», помещение, оснащенное умывальником с холодной водой и писсуаром. Но что больше всего меня поражает, так это то обстоятельство, что в камере, где лежат больные, страдающие желудком, почками, другими внутренними заболеваниями, нет унитаза. По-большому выводят только два раза в сутки, утром и вечером. Как больной ни страдает, как ни просит сводить его по-тяжелому, днем его охрана не поведет. Подобное варварство по отношению к больным граничит с кощунством. Именно с кощунством, поскольку больному, страдающему желудком, в первую очередь необходим унитаз.
После обеда меня пригласили к врачу. Молодой, хорошо упитанный бонвиван больше всего интересовался за что я сижу. Что он так долго записывал в медицинскую карточку, я понять не мог, но все медицинские процедуры свелись к взятию на анализ крови и мочи.
Через пять дней он вызвал меня вторично, и здесь я совершил ошибку, которая оказалась для меня в этих стенах роковой. Я рассказал ему, что находился в психиатрическом отделении 4–0. К вечеру того же дня из тюремной больницы меня выписали и перевели опять в общую камеру. Патологическая боязнь «как бы чего не вышло» и на этот раз взяла верх.
