Дмитрий Ненюков - От Мировой до Гражданской войны. Воспоминания. 1914–1920
Гофмаршал князь Долгоруков был честнейший и вполне порядочный человек; он делал свое дело, не вмешивался ни в какие интриги и сохранил верность своему государю до самой смерти. Влияния никакого он не имел.
С генералом Воейковым мне довольно часто приходилось встречаться и разговаривать. Это был, несомненно, самый живой человек из лиц ближайшей свиты и имевший наибольшее влияние. Не скажу, чтобы он был особенно умен, но у него была воля и энергия. Он был, наверное, хорошим строевым начальником и свою комендантскую часть держал в строгости и порядке. Думаю, впрочем, что он свои личные интересы ставил слишком высоко, а потому не использовал своего влияния, когда это могло повредить его карьере, но требовалось государственными интересами. Пример князя Орлова и Дрентельна, бывшими также близкими к царю лицами и попавшими в опалу, видимо, сильно охладил патриотические порывы лиц свиты. С Воейковым мне приходилось разговаривать о военных вопросах и о гимнастике, которой он очень увлекался и даже сочинил свое собственное руководство.
Адмирал Нилов был вполне порядочный человек, но влияния не имел. Он, видимо, сознавал все ошибки последнего времени перед революцией, но не решался выступить открыто и поставить на карту свое положение. Чувствуя свое бессилие, а может быть и малодушие, он часто уединялся в свою комнату и поверял свое горе бутылке коньяку, который очень любил. Иногда он не выдерживал, и я сам слышал, как он, глядя злыми глазами на г-жу Вырубову,[193] приехавшую в Ставку с государыней, прошипел: «Эта с…а опять притащилась».
Главным мотивом у всех лиц свиты был девиз «Не огорчать государя», и это проходило через всю их работу и разговоры. Естественно, что такое старание могло создать у монарха представление, совершенно не похожее на действительность. Я сам помню, что как-то спросил капитана 1-го ранга Саблина по поводу какого-то вопиющего факта, известно ли это государю, и получил в ответ: «Нет, это бы его очень огорчило».
Часто к нам заходил еще главноуполномоченный Красного креста Кауфман-Туркестанский.[194] Это был весьма почтенный старик. Он разговаривал со мной откровенно и очень печаловался на ход политических событий. Его почтенные годы и долгая служба давали ему известные права поднять свой голос в критические минуты, и он воспользовался этим правом. Он не щадя себя доложил государю свои опасения за будущность династии и сейчас же получил приказание покинуть Ставку. Много сановников приезжали в это время в Ставку на короткий срок, но мне если и приходилось с ними разговаривать, так только о пустяках.
Помню, как приехал престарелый Куропаткин[195] и обедал в штабной столовой. При его входе в столовую все, точно сговорившись, встали, хотя он в это время занимал скромную должность командира Гренадерского корпуса. Генерал Жилинский, обедавший тут же, скорчил гримасу, но тоже встал. После ухода Куропаткина он не преминул, впрочем, его ругнуть и резюмировал свое поведение такими словами: «Корпусный командир он, пожалуй, и не дурной, а начальник дивизии был бы еще лучше, но дальше его допускать никоим образом нельзя».
Генерал Поливанов стал бывать в Ставке довольно часто после назначения военным министром вместо генерала Сухомлинова.[196] Мне лично с ним говорить не приходилось, а мнения о нем были очень разнообразные. Между прочим помню, что генерал Данилов, отзывавшийся о нем как об очень умном человеке, рассказывал, какого мнения был генерал Поливанов о составлении отчетов. «Отчет, – говорил он, – должен выражать не то, как дело было, а как должно было быть».
Генерал Татищев,[197] друг государя и императора Вильгельма, пользовавшийся доверием и того и другого, джентльмен до мозга костей, некоторое время состоял при Ставке. Он вполне заслуживает, чтобы его имя попало в историю, так как, не занимая никакой должности при государе, последовал за ним в изгнание и своею кровью запечатлел свою преданность престолу. Бывши очень долго при берлинском дворе, он знал все мелочи придворной жизни.
Из его рассказов помню, что один раз в интимном кругу у императора шутя разговаривали о возможности войны с Россией, и вновь назначенный командир германского полка телохранителей, соответствующего нашему Кавалергардскому, просил Татищева поместить по мобилизации Кавалергардский полк так, чтобы его полк с ним встретился. Император Вильгельм, слышавший разговор, сейчас же вмешался и сказал:
– Да, да, передайте, пожалуйста, что я тоже прошу. Я с удовольствием присутствовал бы на этом турнире.
Он рассказывал также, что у императора Вильгельма было по крайней мере добрый десяток ролей, в которых он выступал в различных случаях, причем менялось не только выражение лица, но и манеры и даже тембр голоса. Обыкновенно костюм всегда соответствовал известной роли. С войсками он обыкновенно говорил отрывистым голосом, отчеканивая слова, с дамами с обворожительной улыбкой и, слегка грассируя, с дипломатами в интимном тоне и т. д.
Татищев рассказывал, что последний из русских послов, умевший высоко держать русский престиж, был старик Остен-Сакен.[198] При нем очень строго соблюдалась традиция, что полк, имевший шифр государя, проходя мимо русского посольства, всегда играл поход, и посол, выходя на балкон, здоровался с полком. Также строго соблюдалась прерогатива русского посла не ездить к министру иностранных дел по маловажным вопросам, а ожидать министра у себя в посольстве. Министр Киндерлен-Вехтер[199] попробовал нарушить этот обычай, но из этого ничего не вышло. Он пригласил посла к себе по поводу какого-то мелкого пограничного инцидента. Остен-Сакен, получив приглашение, ответил, что приедет, дал знать в полицию о своем приезде, потребовал чрезвычайную охрану, надел полную форму с лентой Черного орла и в сопровождении целой свиты приехал в министерство. Министр был вынужден встречать его на подъезде, и когда оба наконец уселись в кабинете и Киндерлен рассерженным голосом стал говорить о деле, причем в такт ударял рукой по столу, наш посол молчал, но когда тот кончил, то слабой старческой рукой тоже ударил по столу и сказал:
– Ну, с меня достаточно, а об остальном мы поговорим у меня в посольстве.
Киндерлен жаловался императору, но получил в ответ: «Оставьте старика в покое, ведь ему уже восемьдесят лет».
Заместитель Остен-Сакена, Свербеев,[200] совершенно не пользовался авторитетом в германских сферах и сразу же лишился привилегированного положения. Граф Татищев уверял, что если бы старик Остен-Сакен был послом в 1914 году, то войны конечно бы не было.
