Крысиная тропа. Любовь, ложь и правосудие по следу беглого нациста - Сэндс Филипп
Уставший как собака, Отто уснул. Но и во сне он продолжал тревожиться за свои нехитрые пожитки. Утром, когда он умывался, «молодая неряха с затейливыми бровями и накрашенными ногтями» предложила ему помощь с упаковкой вещей и предупредила, что изъясняется на языке любви. Он спешно удрал в гостиницу, где снял номер за 1000 лир — дороговато, но дело того стоило, учитывая наличие горячей воды и острое желание постояльца вымыться.
Пятница 29 апреля стала первым полноценным днем Отто в Риме. В дневнике он записал шифром фамилии двух людей, с которыми встретился; в своем первом письме к Шарлотте он не стал их называть. Один был другом Норы, сочувственно объяснившим Отто «безнадежность» его предприятия. Второй — «служителем церкви», сначала сдержанным, а потом — стоило ему понять, кто перед ним — весьма приветливым (подчеркнуто Отто). Положение бывшего губернатора хорошо известно, сказал ему второй собеседник, известно и о его «с трудом осуществимом» желании убраться за моря.
В первый день Бауэр не объявился. Отто ждал в дорогой гостинице, близкий к отчаянию. Позднее в то утро он встретился со «вторым человеком», который пригласил его на ланч. Опасаясь, что денег хватит всего на несколько дней, Отто записывал в дневнике все свои траты и искал жилье подешевле. Он бесцельно скитался по Риму, посещая знакомые места — собор Святого Петра, замок Святого Ангела, площадь с колоннадой Бернини — и отдавал должное сутолоке, попрошайкам, уличной торговле. К немалому восторгу Отто кто-то принял его за американца и предложил поменять по курсу черного рынка доллары. «Старое и новое громоздится друг на друге, невероятная активность…» [541]
Через два дня он отыскал Бауэра, который тепло его приветствовал и познакомил с римской общиной немцев, где все были на стороне Отто. За рюмочкой его представили «чистокровной пруссачке», жене итальянского ученого. Та, оставшаяся в его письмах безымянной, ухаживала за ним, как мать, помогла найти жилье и работу, шила, чинила ношеную одежду, предложила, чтобы его корреспонденты писали ему на ее адрес, до востребования.
«В тот первый вечер он был немногословен», — будет вспоминать Пруссачка [542]. Казалось, он тоскует по свежему воздуху Альп, с которых спустился, и подавлен большим городом. Она отметила его внимание к деталям, предложила переночевать у нее в гостях на Виа Джулио Чезаре, 25. Он согласился. На этот адрес Шарлотта станет слать письма и посылки. Отто познакомился с мужем и двумя сыновьями дамы и с тех пор заглядывал к ней раз-два в неделю: забирал почту, выслушивал советы, позволял пришить ему пуговицу, просто беседовал. Ему нравилось рассказывать про Шарлотту и своих детей, про свою работу в Кракове и в Лемберге, о годах, проведенных в горах, о своей жажде работы. Об «эмиграции» он с Пруссачкой не заговаривал.
Бауэр и Пруссачка активно искали для Отто постоянное жилье — и нашли: Винья Пиа, монастырское заведение на южной окраине города [543]. Там было с кем пообщаться, было где уединиться, чтобы поразмышлять, а главное, обеспечивалась полная безопасность. Вот как описывал Отто это место Шарлотте:
«Причудливое здание, наполовину руины, наполовину римские термы, наполовину тюрьма, невероятно мрачное и при этом невероятно романтичное… удобно расположенное, среди парка на окраине, с одной стороны открывается вид на обширные пространства полей, с другой — на величественный город» [544].
Ему отвели собственную комнату на верхнем этаже — монастырскую келью с высоким потолком. Окно выходило все-таки на город, а не на поля, поэтому келья была душной, в нее не проникал ветерок. Там стояли столик, узкая кровать с прикроватным ковриком («сохранившимся со времен Нерона» [545]). Один стул, комод, маленький тазик для умывания, древняя, источенная червями молитвенная скамеечка. Со стен отваливалась штукатурка, в кирпичном полу зияли трещины, все было покрыто слоем пыли. Зато, убеждал он Шарлотту, он в безопасности и совершенно свободен; вложив немного денег, келье даже можно было придать уют.
До него доносились молитвы монахов и разговоры других постояльцев, среди которых были и padres (священники). В доме говорили только по-итальянски, жильцы были «милы, дружелюбны и невероятно бедны» [546].
Ужин подавали ровно в половине девятого, кормили деревенской итальянской едой: много пасты, овощи, рыба. «То, что я люблю» — да еще с добрым столовым красным вином. После недели жизни в Винья Пиа Отто почувствовал себя в безопасности и стал оптимистичнее смотреть в будущее, хотя необходимость возвращаться к отбою в десять вечера препятствовала вечерним визитам в город. Иногда он посещал мессу.
Шарлота была шокирована первыми отзывами Отто о жизни в Риме, но потом, когда у него появилась крыша над головой, успокоилась. «Надеюсь, эти времена минуют и мы снова будем вместе» [547], — писала она и требовала не менее одного письма в неделю. Отто очень старался: прислал за первый месяц восемь длинных писем и получил девять в ответ. Он аккуратно отмечал на особом листке все полученные и посланные письма, как и каждую встречу.
Через десять дней после приезда настроение Отто ухудшилось. Еда — пол-литра водянистого кофе на завтрак, неизменная паста с томатным соусом на обед и ужин — приелась. Ему стали противны жареные в масле овощи и их запах, плохо сочетавшийся с прочими местными ароматами — газа и бензина. Ему не хватало чистого свежего воздуха гор, «благоуханных лесов прохладного Севера» [548]. Он чувствовал себя как в тюрьме, о чем писал Ладурнеру, жалуясь на строгий распорядок и ранний отбой. Его угнетала грязь и слабый напор воды, не доходившей до его комнаты на верхнем этаже. Воду для мытья и стирки приходилось таскать вверх по лестнице, чтобы наполнить железный тазик.
И все же монастырь Винья Пиа имел свои достоинства. Рядом были зеленые холмы, где можно было совершать пробежки ранним утром. «Туман над Тибром рассеялся, и проступили холмы, виллы на фоне Альбанских гор. За городом смешиваются красота и уродство. Старые разрушенные башни и обломки стен, ужасные условия жизни, современные фабрики, старые живописные часовни, особняки среди прелестных пейзажей, виноградники и поля пшеницы» [549].
Близость Тибра манила, хотя река была так «ужасающе грязна», что искупаться в ней — его любимое занятие — не приходило в голову. Его предостерегли, что река здесь несет много городских отбросов. Но шло время, весна сменилась летом, наступила жара, и Отто не устоял перед соблазном. 23 мая, через три недели после приезда, он впервые совершил утренний заплыв в Тибре. Это его освежило и взбодрило. «Буду делать это чаще, хоть вода и выглядит отталкивающе» [550].
Он больше узнал о прежнем жителе своей кельи, однопартийце, приславшем ему длинное машинописное послание. «Я знал, что кто-нибудь поселится после меня в Винья Пиа», — писал Вальтер Рауфф «дорогому товарищу Рейнхардту» [551]; ему не удавалось понять, кто такой этот австриец, пока Пруссачка не намекнула, что Рейнхардт — это Отто Вехтер. Рауфф служил вместе с Отто в Италии в конце 1944 года, командовал эсэсовским отрядом Gruppe Oberitalien-West в Милане. Он сообщил Отто свой сирийский адрес (п / я 95, Дамаск) и дал советы о жизни в Риме, предупредив, что она будет нелегкой: примите свое положение, но сохраняйте «непоколебимую стойкость», соглашайтесь на любую работу и не тратьте время на ностальгию по прежним временам.
