Владимир Ковтонюк - Разъезд Тюра-Там
«Разве солдат не видит, что бежит женщина? Там, в зоне, одни мужчины. Женщин-заключённых нет! Зачем же стрелять в неё»?
Роза продолжала бегом пересекать лужайку в сторону барака, где жила.
Солдат-часовой действовал по инструкции. Он обязан был открыть огонь на поражение, и он сделал это.
Короткий треск автоматной очереди, и попавшая пуля заставила Розу сделать сальто и утробно, громко и истошно вскрикнуть.
От забора с заключёнными по направлению к ней бежала небольшая группа военных.
— Побежали, посмотрим! — предложил кто-то из ребят, и они тоже побежали к упавшей Розе.
Как всегда в момент опасности, будто неведомая сила замедлила бег времени и затмила яркий солнечный день, подёрнув солнце пепельной, как при взгляде через закопчённое стекло, дымкой.
Она лежала, раскинув руки, окруженная охранниками, и Юра видел, как медленно и неотвратимо, цвет кожи на её руке, той самой руке, на которой виден след татуировки, преобразуется из цвета, присущего живому человеку, в мертвенно желтый.
Кольцо охранников с той стороны, где была зона, расступилось, и в круг втолкнули заключённого в чёрной робе. Оттренированным ударом приклада между лопаток его тут же поставили на колени.
— К тебе бегала? — строго спросил капитан-охранник и после утвердительного кивка заключённого продолжил: — Ну и где вы встречались?
— За плитами, — тихо ответил заключенный.
— Ловко вы сумели снюхаться! — удивился капитан.
— Мы не снюхивались, — сказал заключённый. — Это моя жена. Она каким-то образом нашла меня.
Капитан носком сапога повернул голову Розы, чтобы лучше рассмотреть её лицо.
— Ух, какая красивая, — удивился он. — И что она в тебе, таком плюгавом, нашла?
Он перестал разглядывать Розу и вновь обратился к заключенному.
— Как её звали? — в прошедшем времени спросил капитан.
— Роза.
— Имя какое-то цыганское. А что за татуировка была на руке? — капитан приподнял кисть руки убитой, чтобы было видно заключённому.
— Там было моё имя. Паша.
— Но если между вами была такая любовь, зачем же она пыталась вытравить его?
— Вы же знаете, гражданин начальник, раз я попал в плен, то должны посадить мою семью. Вот она не только отреклась от меня, но и вытравила моё имя, — заключенный обессилено опустил голову и его плечи стали вздрагивать.
Капитан помолчал некоторое время, видимо, случившееся тронуло и его привыкшую ко всему чёрную душу.
— Уберите, — приказал наконец он.
Охранники стали заворачивать Розу в старую плащ-палатку.
— А этого — в карцер! Тоже мне, Паша! — злобно, будто стыдясь своей минутной слабости, сказал капитан.
С высоты сопки, где теперь стоял Юра, видно то страшное место. Он перевел взгляд в сторону порта и дальше, туда, где выход из бухты в открытое море, обозначенный силуэтами острых пиков двух скал, Брата и Сестры, будто выросших из воды. Сейчас в той стороне должна появиться группа самолётов. Только затем, чтобы полюбоваться ими, он и приходит сюда каждое утро.
Вот видны их точки, они, вырастая в размерах, несутся над самой водой, входят в долину над строящимся «Пятачком», и Юра видит их сверху. Четвёрка красавцев-истребителей Ла-9 стремительно проносится под ним, чтобы там, где смыкаются сопки взмыть вверх и раствориться в бескрайнем небе.
Юра сидел на берегу пруда и удивлялся луне, выплывавшей из-за пригорка, на котором разместилась небольшая казачья станица. Казалось, будто диск необычайно больших размеров, слегка перечеркнутый далеким облачком, в темных пятнах лунных океанов и морей, купается в светлых сиреневых сумерках.
В горах такой луны не увидишь. Там она появляется обычным, светящимся во всю свою лунную силу, диском. А здесь, на равнине, Луна, словно в доказательство порядка вещей, установленного природой, безмолвно подтверждала бренность всего сущего на Земле, никчемность человеческих страстей и устремлений, не имеющих смысла перед лицом бесконечной вечности.
А может, впечатление от такого необычного зрелища обострялось тем, что в Юриной жизни наступал значительный перелом — позавчера, 20 июня, он сдал последний экзамен на аттестат зрелости. Его письменные работы по алгебре и русскому языку были направлены в краевой отдел народного образования, и, если полученные на экзаменах пятерки там подтвердят, то Юра получит золотую медаль. Ждать осталось недолго. Он и билетом в Москву уже запасся, на 4 июля. Только в Московский авиационный институт. Только туда, и никуда больше.
Вчера в школе был выпускной вечер. Два выпускных класса до двенадцати ночи танцевали танго и фокстроты под школьную радиолу «Урал». А потом их класс собрался на квартире одной из учениц, и они впервые в жизни пили вино и водку.
Было забавно возвращаться домой на рассвете, чтобы переодеться и успеть в школу к назначенному времени для поездки в колхоз. Юра шел по левой стороне улицы, а Володя Куралесов по правой. Юра закрывал глаза только для того, чтобы моргнуть, а когда открывал их, оказывалось, что они поменялись местами — теперь Куралесов пошатывался, неуверенно перебирая ногами, слева, а Юра — справа. Обоим было беспричинно весело и смешно.
К восьми утра они собрались в опустевшей школе. Там, у окошка, стояла никому не нужная теперь радиола, а на низкой скамейке, стоявшей вдоль стены, ютился Коля Махоткин. Было забавно наблюдать, как он подкладывал под щеку руку, выпрямлялся, готовый предаться сонной неге, но узенькая скамья теряла равновесие из-за слишком свесившейся части тела, и он падал на пол.
Но делать было нечего, колхозные машины, на которых они должны были ехать на прополку кукурузы, ещё не подошли, и Махоткин вновь и вновь пытался усмирить нрав строптивой скамейки.
Они не горели особым желанием помочь колхозу. Но понимали, что вот так, полным составом двух классов, съездят на прополку, вернутся, спрыгнут с кузовов машин, разойдутся по домам и больше не соберутся никогда. На этот раз ехали все, даже те, кто раньше отлынивал от колхозных работ, ссылаясь на выдуманные причины.
Поездка предстояла дальняя, на равнину. Там колхозу, который не мог в горных условиях запастись кормами, выделили, или, как говорили колхозники, «прирезали», несколько гектаров земли под кукурузу. Вот на этих «прирезках» они теперь и работали.
Как зачастую бывало, агитировали и собирали массу людей, увозили их на работу в необжитые, новые места, и благополучно забывали о них.
На этот раз забыли привезти воду. А когда, наконец, подвезли её, она оказалась настолько пропахшей керосином, что пить её было невозможно. Поэтому, как только на легковой машине приехал розовощекий и упитанный секретарь райкома комсомола, юношеская половина встретила его такими отборными эпитетами, перед которыми спасовал бы речитатив бывалого боцмана.
