Белла Ахмадулина - Поэзия народов Кавказа в переводах Беллы Ахмадулиной

— Чинара! Тихий дождь идет.
Ты счастлива, чинара?
— Да.
— А мне зелёности твоей
вполне достаточно для счастья,
и тень твоя во всю длину
лежит на глади сновиденья.
— Колосья! Тихий дождь прошел.
Вы рады ли, колосья?
— Да.
— А мне для радости довольно
того, что солнцу рады вы,
и длится жизнь, и хлеб печется,
и дети игры затевают,
и не хотят остановиться
веселых мельниц жернова.

Темна дорога. Высока гора.
Вдали — окно и крыши черепица.
В том домике живет моя сестра.
Мой путь далек. Моей сестре не спится.

Я приходил и уходил опять,
но, сколь ни странствуй, нет судьбы превыше,
чем знать, что ждут тебя сестра и мать,
хлеб на столе и сень отцовской крыши.

Приму спокойно всё, что суждено,
и детского обета не нарушу.
Для каждого в ночи горит окно,
чей свет в живых удерживает душу.

Темна дорога. Высока гора.
Выходят звезды в свой дозор привычный.
Не одинок я. Ждет меня сестра
в том домике под крышей черепичной.

Ты было б совершенно одиноко,
о дерево, когда б не тень твоя,
но нужно небо и луны немного,
чтоб выжить ночью, друга сотворя.

Ты безутешно полночью безлунной:
и тени нет, пустая ночь темна.
Ты тщетно ждешь: какой же ствол безумный
покинет лес, чтоб навестить тебя?

Днём у тебя в гостях то я, то птица,
а ночью ты слагаешь плач ветвей.
Прошу луну — пусть выйдет и продлится,
чтоб тень твоя всегда была твоей.

На зеленой лужайке два черных вола,
и на серых рогах — дождевая вода.

Мирен отдых волов. Их сюда привели
грязь и камни дорог, где устали волы.

Перед ними — трава. И забыта арба,
на которую грузят зерно и дрова.

На зеленой лужайке два черных вола,
и на серых рогах — дождевая вода.

Всё сущее когда-нибудь да спит,
усни и ты, тень дерева, не медли.
Подушек детских тихий сон достиг,
и спит струя, закрученная в меди.

От ног бегущих отдыхает пол,
дверь отдыхает от дневного скрипа,
ведро — от влаги, и от дров — топор,
и что им снится, то от прочих скрыто.

Уже темно, тень дерева, усни,
ненадобно склоняться над арбою,
ушел теленок — спать в другой тени,
нет ослика, любимого тобою.

Средь бела дня каменотёс и жнец
узнали, как сладка твоя прохлада.
Теперь луна. И смерклось наконец.
Тень дерева, не трать себя, не надо.

Ты одаряла нас в полдневный зной,
мы жаждали тебя и утомили.
Тень дерева, поговори с луной
и отдыхай, как всё живое в мире.

Дорога спит. Спит поле. Молоко,
наполнив вымя, спит в коровьем теле.
Тень дерева, спи сладко и легко,
как спят в ночи все существа и тени.

— Беречь друзей! — ты написал, Расул. —
Вот жить — не зря — единственное средство.
И, как строку ответа ни рисуй,
не нарисуешь безутешность сердца.

Во всём ином то я, то ты не прав,
но прав твой лист, изъятый из тетради.
Не дай нам Бог друзей легчайший прах
оплакивать при черном снегопаде.

Покуда пули, спящие в стволе,
пеклись во сне о смертоносном деле,
текли беспечно реки по земле,
беспечно мы в глаза друзей глядели.

Недолог сон всех пуль во всех стволах,
недолог срок от дружбы до утраты:
где этот друг мой или тот стоял,
теперь то снег, то — ничего, то — травы.

Склонялись мы к тому, кто падал ниц,
не поровну нас опалило пекло.
О, лучше ты останься и склонись,
я буду пеплом, буду меньше пепла!

У нас пред ними не было вины,
кроме войны, в которой неповинны
живые мы и мёртвые — они.
Но кто разметил эти половины?

Они хотели жить, и я хотел,
и я хочу, но всё же не настолько,
чтоб жить взамен тех юных душ и тел,
убитых беспощадно и жестоко.

Железный и глухонемой туман
был нас сильней и нас разъял с друзьями.
Мы плакали, а он их отнимал, —
железо не разжалобишь слезами.

Я выбрал риск, но я бы не рискнул
не заручиться долголетьем друга.
Как трудно уберечь друзей, Расул,
как трудно уберечь, Расул, как трудно!..

Луна над домами. Тебе и луны не дано.
У нас уже лето. Но это тебе всё равно.

Построили дом, выпекают хлеба и поют.
Но что для тебя этот бренный и бедный уют!

И солнца восход пред твоей темнотой — суета.
Ты жил, сколько мог, а дальнейшее — длится всегда.

Вовеки не будет ни трав, ни дождя, ни огня,
ни брата, ни матери и никого никогда.

Когда бы камням втолковать череду твоих дней —
взлетел бы орел, ужаснувшись рыданью камней.

Покинутый всеми, зачем ты взываешь ко мне:
«О, если б в Чегеме, в его каменистой земле!»

Деревьям и скалам известно, что птичья беда —
не гибель, а гибель вдали от родного гнезда.

Прости, что я плакал слезами деревьев и скал,
прости, что ни деревом и ни скалою не стал.

Прости, что ты раньше. Прости, что при чуждой заре.
Прости, что я позже. Прости, что в родимой земле.

Чтоб зренье не тратить на всё, что не скорбь о тебе,
глаза прикрываю и слепо иду по тропе.

Ты — птицы беднее. Ты не дотянул до гнезда.
Ты нищ, словно камень, упавший туда, где вода.

Как дым одичавший на месте былого жилья,
как пепел пожара — печаль по тебе тяжела!..