Джованни Джерманетто - Записки цирюльника
Глава XXVI
Перед фашистским переворотом
«Ордине нуово», еженедельный теоретический орган компартии, скоро стал боевой ежедневной газетой. Мы находились в самом разгаре борьбы. Грамши своими коротенькими меткими статьями завоевал обширную рабочую аудиторию. Эти статьи поражали противника, как картечь. Много внимания газета уделяла фашистской опасности, предугадывая нападение на Турин. Буржуазия жаждала мести за пережитый страх и намеревалась встретить фашистов с распростертыми объятиями. Рабочие готовились к обороне.
Каждый свободный вечер я уезжал в Турин. Выезжал часов в девять вечера и к полуночи был уже в редакции «Ордине нуово», которую оставлял в четыре утра, так что к восьми я уже был у себя на месте. Эти бессонные ночи в редакции, проводимые с Грамши, заменяли мне отдых…
Чтобы проникнуть в помещение редакции, необходимо было пройти через два кордона: первый составляли полицейские, охранявшие вход во двор, второй — юношеская красная гвардия, расположенная внутри двора. Пробираться по двору было нелегко, так как он был тщательно подготовлен к встрече фашистов: перекопан, перерезан в разных направлениях колючей проволокой и другими заграждениями.
Полицейские обычно пропускали свободно всякого, желавшего войти. Дальше пройти было труднее. Красная гвардия состояла из рабочих-коммунистов. Строгие лица, зоркий взгляд. К чужому относятся настороженно, со своим приветливы и предупредительны.
В эти дни только старые товарищи осмеливались проникнуть в редакцию. Нашествия фашистов ожидали со дня на день.
Как известно, полиция во время фашистских налетов обычно исчезает, оставляя на произвол судьбы порученное ей помещение; вместе с ней исчезают и постовые карабинеры. И обычно, когда подходишь к редакции, учитываешь эти сигналы возможной опасности.
Войдя во двор и преодолев все заграждения, в сопровождении красногвардейцев попадаешь наконец в редакционную. Здесь всю ночь кипит работа. Все товарищи на постах. Вот Аморетти[72], он ныне на каторге, — прирожденный журналист, ведающий хроникой; вот Тольятти, Пасторе[73] — теперь в эмиграции. А вот и Грамши. Вернее — гора газет и бумаг, над которой развевается его пышная грива.
Заслушав шаги, он поднимает голову, и видишь его нос и глаза, живые, умные, ласковые глаза.
Он сейчас в каторжной тюрьме, в жаркой и душной Апулии, приговоренный к двадцати годам. Он был взят на посту, в тот самый момент, когда писал статью о новых чрезвычайных законах, жертвой которых стал еще до введения их. Генеральный прокурор фашистского Особого судебного трибунала в своем обвинительном акте по процессу членов ЦК Итальянской компартии так отзывается о товарище Грамши:
«При расследовании деятельности отдельных обвиняемых фигура Антонио Грамши сразу выделяется. Это он твердой рукой ведет партию в 1926 году. Он — душа всего движения, он указывает пути партии. Во время захвата фабрик он стоял во главе рабочих. Он действительный вождь партии…»
Грамши здоровается со мной и, указывая на красногвардейца, говорит:
— Видишь? Бедняги! Днем работают, а ночью на посту! Спят на бумагах… Вот это преданность! Сегодня у нас собрание. Ты остаешься?
— Конечно! — отвечаю я.
— Что нового в Кунео?
Название города он произносит всегда насмешливо: он знает легенду о Кунео и часто забавляется, заставляя меня рассказывать историю о головотяпах Кунео.
Я передаю ему последние новости.
— А что случилось на заседании муниципального совета у вас? Я что-то заметил в хронике…
— Ничего особенного, — ответил я. — «Пополари» возымела счастливую мысль отпраздновать день рождения генерала Бава-Беккариса, того самого, который восстановил с помощью пушек порядок в Милане. На торжественном собрании я попросил слова от имени меньшинства и почтил память жертв генерала. Конечно, произошел скандал. В дело вмешались бывшие там фашисты, и, как полагается, мы обменялись несколькими чернильницами и несколькими затрещинами. Вот и все.
Грамши смеется. Прибывают рабочие, делегаты мастерских главных фабрик Турина.
Совещание началось. Делегаты делали подробные доклады, очень деловые, без лишних слов. Грамши задавал вопросы, отвечал, разъяснял… Он не оратор, но каждое его слово полноценно; рабочие чувствуют в нем своего вождя и понимают его превосходно…
Реакция поглотила «Ордине нуово». Реакция торжествует… Но семя, посеянное «Ордине нуово», даст свои всходы. Рабочий класс, осознав свои насущные задачи борьбы, найдет способы их разрешения и не может не победить!
Съезд Всеобщей конфедерации труда постановил присоединиться к Профинтерну, но д’Арагона и реформисты усердно работали над тем, чтобы это не осуществилось. Мы, секретари-коммунисты, были в постоянной распре с вождями конфедерации, горячо желавшими избавиться от нас. Конфедерация точно так же, как и правительство, хотела посадить во все Палаты труда своих ставленников. Борьба с реакцией? Нет. Но с коммунистами, конечно, да!
Разве в Турине тогдашний секретарь федерации металлистов Буоцци не воспользовался реакцией и убийством товарища Ферреро, секретаря туринской секции, погибшего от рук фашистов, для того чтобы захватить в свои руки секцию, в которой раньше преобладающее место занимали коммунисты?
Но, несмотря на реакцию, агитационная работа в провинции Кунео не прекращалась. Фашисты делали все, чтобы помешать ей…
Однажды, когда я отправился на собрание бастовавших ткачей, на меня в поезде напали фашисты. Не говоря ни слова, один из них ударил меня дубинкой по голове. Я свалился и потерял сознание… Пришел я в себя в незнакомой комнате. Кругом толпились неизвестные люди. Я чувствовал боль в голове, в правой ноге, в плечах… я помнил только первый удар: очевидно, храбрые «чернорубашечники» продолжали избивать меня, когда я уже лежал в обмороке.
— Чей-то голос прервал мои размышления. Со мной говорил старшина карабинеров.
— Вы счастливо отделались. Это я вам говорю!
Я не очень был убежден в этом, но когда говорит начальство…
— Уверяю вас, — продолжал он, как будто бы прочитав мои мысли. — Если бы их было меньше, вам бы хуже пришлось, а так они дрались между собой.
— Где я?
— Будьте спокойны, вы у порядочных людей, — ответил другой незнакомец.
Позже я узнал, что меня вынесли на первой же станции и сдали одному булочнику, лавчонка которого находилась поблизости от станции. Я обернулся к жандарму:
— Так вы полагаете, что я счастливо отделался?
— Да. Конечно относительно. Скоро прибудет доктор, а пока что вы можете заявить о происшедшем властям.
