Клара Лучко - Я - счастливый человек
Владимир Конкин играл Петю. Замечательно играл.
Ира Шевчук исполняла роль жены Пети. И в особенности я благодарна Анатолию Ромашину…
Это сложно — играть любовь, которая приходит к человеку в зрелом возрасте, здесь надо быть крайне деликатным.
Анатолий Ромашин — мастер психологической игры.
Работа на площадке сближает актеров, особенно когда они чувствуют и понимают друг друга.
У него самого жизнь круто изменилась: Ромашин полюбил женщину, которая намного моложе его. Ушел из театра и как бы начал жизнь сначала. У него родился сын.
Встречаю его в Союзе кинематографистов.
— Толя, что с тобой произошло? У тебя такие красивые синие глаза… Ты помолодел…
— Сейчас же пост, — отвечает он. — А вообще‑то жизнь моя перевернулась. Я люблю.
Для актера, для мужчины уйти из театра, резко изменить свою жизнь — трудное решение. Но он его принял.
— Скажи, — спросила я его, — по — твоему, что такое молодость? Это не только год рождения в паспорте?
— Я знаю одного философа. Он уверяет, что надо думать не о том, что у тебя сколько‑то прошло в жизни лет, а о том, сколько тебе осталось. И каждый день, который тебе Бог даровал, каждый день надо прожить так, чтобы помнить: это был прекрасный день. Вот он прошел — а ты его помнишь. И еще — это ощущение радости каждого наступающего дня. Вот это и есть молодость, по крайней мере для меня.
— А как фамилия твоего философа?
— Я тебе дам его телефон. Ты можешь с ним поговорить, а иногда и встретиться.
— Да?
— Ну вот мой новый телефон, пожалуйста, запиши. Этот философ — я.
Анатолий Ромашин погиб трагически и нелепо. Его придавило деревом. Для меня его смерть была глубокой трагедией. Мы с ним дружили, с полуслова понимали друг друга, если так можно сказать, мы были людьми одной породы.
Я помню, как пригласила его на передачу «Кумиры экрана». Студия «АСТ — Прометей» родилась в 1998 году, и ее телесеть охватывала своим вещанием сто четырнадцать городов и почти тридцать стран. Я приглашала к разговору актеров и режиссеров, людей, которых знали и любили миллионы: Николай Караченцов и Наталья Белохвостикова, Георгий Жженов и Евгений Миронов…
Недавно, в поисках каких‑то бумаг, я нашла стенограмму той передачи с Анатолием Ромашиным и теперь вот решила ее опубликовать.
К. Л.: Итак, начнем с простого вопроса: что ты думаешь о нашей профессии?
А. Р.: Я вспоминаю слова Леонида Мироновича Леонидова, корифея МХАТовской сцены. Когда его спросили, что он думает о профессии актера, он сказал: это лучшая в мире профессия. Если б только не репетиции… А если говорить всерьез, я как раз больше всего люблю репетиции. Когда я только — только окончил Школу — студию МХАТ и пришел в Театр имени Маяковского, мне сказал старейший актер: «Молодой человек, если вы полюбите репетиции, вы станете профессионалом. Если же вы будете любить успех, аплодисменты, вы, возможно, превратитесь в модного, популярного, но к профессии это никакого отношения не имеет…»
К. Л.: Ты сейчас преподаешь во ВГИКе?
А. Р.: Представляешь, гордо звучит — профессор ВГИКа. Да, у меня своя мастерская, уже четвертый выпуск на подходе. И когда я своих гавриков учу, передаю опыт, который все же за сорок лет накопился, то стараюсь привить им прежде всего любовь к репетиции… Это удивительно интересный мир, это творческий процесс, здесь можно и так и этак. Потому и люблю свою профессию, что она открывает громадный мир человеческий…
К. Л.: Толя, но в кино, в отличие от театра, к сожалению, мало таких режиссеров, которые умеют и любят репетировать. Да и не всегда есть роли, которые интересно репетировать… Иной раз режиссер ничего тебе не может подсказать, и ты порой чувствуешь — теряется интерес к роли…
А. Р.: Согласен. Кино — особая статья. Даже такой великий режиссер, как Сергей Аполлинариевич Герасимов — да простят меня его ученики, в том числе и ты, которые его любят, и я люблю его картины, — так вот, он не очень‑то умел работать с актерами. Я снимался у него в фильме «Любить человека», картина начиналась с моего монолога. Герасимов упросил меня сыграть роль и начал «натаскивать» на себя. А ведь он был актер потрясающий, яркий. Чувствую: не могу «попасть» в него. И Герасимов сказал: «Я выйду, а вы его снимите». Он понял, что мы не сговоримся. Когда картина закончилась, Герасимов заметил: «Я бы сыграл по — другому, но ты — это ты». Так что в кино особая специфика. Правда, в актерской судьбе моей в кинематографе был режиссер, который потрясающе работает с актерами. Это Никита Михалков.
К. Л.: «Неоконченная пьеса», например, как оркестр…
А. Р.: Я много с Никитой работал… Снимался один раз, но я у него «Обломова» озвучивал. Так он говорит: «Все, что мы вчера репетировали, — собачий бред… Надо играть, как играют в китайском театре». Мы начинаем играть, как в китайском театре, а он говорит: «Это ерунда. Надо ковбойский вариант взять». Я понял, зачем он это делал. Он сбивал наигранность того, что было…
К. Л.: А как ты снимался у Элема Климова в знаменитой картине «Агония»?
А. Р.: Климов, приглашая меня, предупредил сразу: «Учти, я не умею работать с актером».
К. Л.: Разве?
А. Р.: Да, он мне так сказал… Но это единственный режиссер за всю мою судьбу в кино — а это сто пятьдесят ролей, — который никогда в присутствии группы не сделал мне ни одного замечания, и не только мне. Более того, когда мы снимали сцену в библиотеке и у меня вдруг такие слезы бессилия на глазах, он три дня ждал этого. Вся группа бесилась, говорили: «Ну сколько можно?» Да еще мы арендовали какой‑то особняк дорогой, и дирекция кричала: «Вы что, с ума сошли, мы три дня ждем, когда артист сыграет эту сцену!» Но зато — получилось… Это и есть работа с актером…
K. Л.: Вот так работал и Иосиф Хейфиц. В фильме «Большая семья» я у него снималась. Он тоже — актерский режиссер… Вроде бы ничего не предлагал, никого не заставлял. Помню, он мне говорит в павильоне, где должна сниматься сцена: «Походи, — говорит, — походи». Он видит, как я хожу, что делаю, а потом говорит — вот это оставь, это оставь, это не надо…
А. Р.: С Хейфицом у меня тоже история была… Он меня пригласил пробоваться на роль Чехова. Мне сделали грим, внешне — похож… Я пришел к Хейфицу в кабинет тихим маленьким человеком, каким представлял себе Чехова. И начал с ним так интеллигентно разговаривать, мягким голосом… Хейфиц говорит: «Вы не знаете, какого роста был Чехов?» Я отвечаю: «Высокий». — «Ну, высокий, а вы чего‑то горбитесь, он же метр девяноста два был, да и потом говорил басом, у него был такой густой сильный бас, а вы что так…» Мне стало стыдно…
K. Л.: Толя, как ты думаешь: когда актер может считать, что он состоялся?
