Вольфганг Ганс Путлиц - По пути в Германию (воспоминания бывшего дипломата)
В противоположность Лею Гейдрих, высокий блондин с красивой наружностью, внешне производил впечатление кавалера. Но если над неотесанностью Лея можно было в какой-то мере потешаться, то фигура Гейдриха внушала всем страх и ужас. О том, что творилось в концлагере Дахау, находившемся в его подчинении, уже ползли кое-какие слухи.
Сразу по приезде он учинил скандал, обнаружив, что на нашем отеле мы не вывесили флага со свастикой. Он устроил за это самый грубый разнос послу Надольному и открыто грозил концлагерем всем и каждому. Его старались избегать, как только это было возможно.
Хотя было заранее ясно, что Гейдриху придется провести в Женеве не один день, он странным образом приехал совершенно без багажа и должен был кое-что для себя купить. Ни слова не понимая по-французски, он не мог отправиться в женевские магазины в одиночку. Как «прислуге на все руки» мне было дано почетное задание:
— Сходите с этим дикарем в город и помогите ему выбрать чистые подштанники.
Таким образом я впервые в жизни лично познакомился с профессиональным убийцей. [147]
Мы поехали в автомобиле нашей делегации. Погода стояла хорошая, времени у Гейдриха было достаточно, и он решил идти назад пешком. Покончив с покупками, мы вместе прошли примерно два километра до отеля. Озеро сияло синевой, темно-зеленые луга улыбались, на горизонте в лучах солнца сверкали серебристые глетчеры. Я обратил его внимание на эту прелесть:
— После кабинетной работы в Мюнхене эти дни будут для вас настоящим отдыхом.
Он реагировал кисло:
— В нынешние времена некогда предаваться романтическим мечтаниям. Есть вещи поважнее.
Я сообразил, что для меня и в этом случае умнее всего прикинуться невинным дурачком.
— Почему же? — спросил я. — Ведь каждый имеет право отдохнуть пару дней.
Он смерил меня почти соболезнующим взглядом:
— Да вы и понятия не имеете о том, что произойдет, если самому обо всем не позаботиться.
— В самом деле, это интересно, — полюбопытствовал я. — Про Дахау и другие концлагери кое-что рассказывают. Если опасные враги государства уже находятся там, за решеткой, то теперь ведь, собственно говоря, не может случиться большой беды.
— Ну, в вашем представлении все это выглядит очень уж просто. Вы что думаете, они так легко даются в руки? Конечно, мы уже обезвредили кое-кого из лучших экземпляров. Но кругом на свободе их все еще достаточно. Часть из них скрывается так искусно, что нам приходится быть дьявольски, начеку, чтобы они не улизнули.
Я осторожно продолжал развивать тему: — Но скажите, куда вы в конце концов денете этих людей? Ведь вы же не можете вечно держать их в лагерях, потому что тогда пропаганда насчет всяких ужасов, вероятно, никогда не прекратится. Не следовало ли и здесь устроить большой публичный процесс, как по делу о поджоге рейхстага, чтобы окончательно внести ясность во все эти вещи?
Он вновь подарил меня своим непроницаемым взглядом и остановился:
— Вы и в самом деле производите на меня впечатление невинной деревенской девушки. То, что вы говорите, мещанский предрассудок — и больше ничего. Да эти свиньи не стоят того, чтобы устраивать процесс! Чем бесшумнее они исчезнут, тем лучше. Их уберут так или иначе — застрелят при попытке к бегству или покончат с ними еще каким-нибудь способом. [147]
Так из авторитетного источника я получил подтверждение того, чему внутренне все еще не хотелось верить.
С этого момента я не мог больше причислять себя к тем немцам, которые, когда настанет время, смогут сказать в свое оправдание: «Я этого не знал».
Вечный городПеред большой осенней сессией я взял свой ежегодный отпуск и отправился в Италию.
Когда в вагоне железнодорожного экспресса я ехал из Берлина на юг и выглядывал на станциях из окна, то по-настоящему почувствовал, до чего отвратительно стало в Германии. Нацисты готовились в ту пору к своему ежегодному съезду в Нюрнберге. Всюду было полно людей в коричневых рубашках, и, наполняя воздух шумом и гиканьем, они во всех отношениях вели себя так, как подобает властителям мира. Не только их наглое высокомерие, но и их одежда, столь ненемецкая, вызывала такое чувство, словно в нашу страну вторглась орда чужеземных завоевателей и теперь располагается здесь, как дома. Их коричневая форма полностью противоречила нашим традициям.
Я побывал в Венеции, Флоренции, Риме, Неаполе и на Капри, наслаждался созерцанием бесценных художественных сокровищ прекрасной Италии.
Здесь тоже были фашисты, но по их театральным костюмам и всему их беспечному поведению по крайней мере было сразу видно, что это подлинные итальянцы, жители страны. Патетические бредни Муссолини нигде не воспринимались населением с такой зверской серьезностью, как у нас весь этот вздор насчет «тысячелетней империи». Дыхание древней культуры было слабым, но эта культура не позволяла окончательно задушить себя.
На протяжении истории вечный город Рим видел не одну «тысячелетнюю империю». Давно сгнили правители мира цезари, которые когда-то повергали народы в трепет. Их роскошные дворцы на Палатинском холме превратились в бесформенные развалины. Древние стены, поросшие травой, дают теперь приют влюбленным, ищущим укромный уголок, в котором никто не мешает им быть счастливыми, — и только. [149]
Здесь, в Риме, посреди этого волшебства главарь орды диких из Браунау{14} утрачивал значительную часть своей страшной власти над моими помыслами. Его могущество тоже не вечно. И когда нынешние тираны с их империей окажутся в выгребной яме истории, Шпрее так же будет протекать через Берлин, как Тибр спокойно катит свои воды через город на семи холмах.
Только тупица не окрепнет духом, возвращаясь на родину после того, как он ступил на историческую землю Италии и вдохнул ее воздух.
Ханжество разоруженияЖеневская конференция по разоружению, созванная в 1933 году, была событием, в предвидении которого германская военщина сразу же после смерти Штреземана развернула бурную деятельность.
Строительство германского «карманного линкора» в 1929 году послужило первым шагом на пути к перевооружению. Каждый год приносил новые такие шаги. Капитан Брюнинг со всей готовностью включил в свою программу требование о «военном равноправии», а фон Папен уже поставил его в центр внешней политики. Папену удалось добиться от великих держав допуска в различные столицы официальных военных атташе Германии. Наконец, при Шлейхере великие державы заявили о своей готовности признать в принципе германское требование «военного равноправия» и поставить этот вопрос на обсуждение международной конференции. Всем было известно, что втайне Германия уже начала вооружаться. Теперь Гитлер готовился пожать плоды деятельности своих предшественников.
