Борис Никитин - Чайковский. Старое и новое
"Мне кажется, дорогая моя, что Вы слишком мрачно и отчаянно смотрите на Россию вообще. Нет спору, что многое у нас оставляет желать, много у нас всякой неправды и всякого беспорядка. Но где же вполне хорошо? И можно ли указать хотя бы на одну страну, хоть бы в Европе, в которой бы во всех отношениях было хорошо?"
Петр Ильич писал это в 1885 году, уже будучи зрелым человеком, повидавшим всякие порядки в мире, и как мы видим, его не убедили ни политические преимущества западных парламентских систем, ни их экономические достижения, за которыми стояли свои темные стороны жизни. Не вдаваясь глубоко в существо дела, он замечал то, что ДЛЯ него было главным, и об этом тоже писал Надежде Филаретовне, пытаясь, вероятно, подсознательно доказать ей, что нужные для развития капитализма изменения тоже не спасают положения дел. Он говорил ей, что во всех странах есть масса недовольных, везде идет борьба партий, существует взаимная ненависть и, несмотря на внешнюю демократию и свободу, повсюду царит все тот же произвол и тот же беспорядок в большей или меньшей степени. Из всего этого он для себя сделал вывод, что правительственного идеала не существует и что "люди осуждены в этом отношении до конца веков испытывать разочарование". Если в более молодые годы Петр Ильич имел в известной мере либеральные взгляды, то теперь они начали заменяться консервативными убеждениями, и он перешел к вере, которую исповедовали немецкие романтики, — к вере в великих людей, благодетелей человечества, управляющих справедливо, благодушно, пекущихся об общем благосостоянии, а не о своем благе. "Во всяком случае, я убедился, — писал он Надежде Филаретовне, — что благополучие больших политических единиц зависит не от принципов и теорий, а от случайно попадающих по рождению или вследствие других причин во главу правления личностей""1. Иными словами, Чайковский уверовал в роль великой личности.
Такие убеждения Чайковского, которые как будто ставят его в ряды монархистов"2, вполне закономерны. Они не должны вызывать ни удивления, ни тем более возмущения или негодования, о котором у нас говорилось в тридцатых годах. Воспитанный в условиях своего времени дворянин, прошедший через строго направленную систему религиозного воспитания в семье и получивший образование в привилегированном заведении, да еще стоящий далеко от различных политических движений и занятый всепоглощающим делом, вряд ли мог иметь иные взгляды. Надо к тому же учесть еще один немаловажный факт. Незадолго до того, как Петр Ильич изложил эти убеждения, он дважды удостоился еседы с Александром III, который, оказав ему должное внимание, произвел приятное впечатление. При всех обстоятельствах осуждать определенные склонности Петра Ильича к монархической системе правления было бы неправильно если бы можно было заглянуть в Россию второй половины прошлого века, то мы увидели бы, что тогдашний народ, интеллигенция в том числе, не были заняты только чтением Демократов и обдумыванием наивных путей свержения самодержца. Мы увидели бы, что люди занимаются своим делом, что жизнь в целом течет спокойно, а в кругах интеллигенции, всегда в России настроенной демократично, наблюдается гораздо больше гражданского патриотизма, чем стремления все поломать ради воплощения в жизнь какой-либо идеи, которой в законченном виде еще и не существовало. Из всех идей переустройства мира наиболее симпатичным выглядел социализм, но варианты его предлагались в таком виде, что по изучении становилась ясной их практическая непригодность вообще, а в российских условиях — тем более. Завоевавший большую популярность роман Чернышевского "Что делать?", которым увлеклась и Надежда Филаретовна, несмотря на весь пафос убеждений, представил образы новых людей, в которых старые люди не увидели живых героев. Симпатии вызывала идея самосовершенствования личности, но она нашла свое более яркое выражение в трудах русских философов религиозного направления. Известно, что Петр Ильич с увлечением читал "Критику отвлеченных начал" В. С. Соловьева, и, зная его высказывания, к сожалению, весьма ограниченные, можно предположить, что он симпатизировал его идеям. По крайней мере отчетливо видно, что Петр Ильич оставался противником насильственного переустройства жизни по какой бы то ни было формуле, а стоял на позициях совершенствования внутреннего мира человека, отсюда и первая половина его убеждения о системе правления: "…благополучие больших политических единиц зависит не от принципов и теорий". Однако ""вторая половина — вера в просвещенного монарха — скорее всего, является прямым следствием его приверженности к незыблемому укладу и его воспитания.
Если бы мы заглянули в Россию тех лет, то увидели бы еще одно чрезвычайно важное обстоятельство. Симпатии к социализму, к переделке общества, которые, конечно, жили среди некоторых слоев интеллигенции, были значительно поколеблены терроризмом "Народной воли" и других групп. Ни покушения на царя 1866 и 1879 годов, ни выстрел Веры Засулич в московского градоначальника Трепова, ни убийство Александра II, совершенное 1 марта 1881 года Гриневецким по приговору "Народной воли", не только не могли иметь какого-либо сочувствия у большинства русской интеллигенции, но, напротив, это лишь подогрело ее возмущение, и вынесенный судом оправдательный приговор Вере Засулич, несмотря на всеобщее недовольство грубым произволом Трепова, вызвал почти единодушный ропот в общественных кругах. Здравомыслящие люди никогда не могли на позиции терроризма, как не могли широкие слои демократической интеллигенции России, в том числе и значительная часть дворянской интеллигенции, примириться с жестокостью властей. Казнь организаторов убийства Александра II разделила общество во мнениях. Даже среди откровенных монархистов раздавались отдельные голоса против смертного приговора, к которым Александр III не прислушался. Не помогли и призывы Владимира Соловьева, уповавшего на прощение государя как на жест милосердия, должный укрепить авторитет монарха.
Естественно, что Петр Ильич, ненавидевший терроризм, насилие и всякое принуждение человека и к тому же исповедовавший веру в личность правителя, был вместе с Надеждой Филаретовной среди тех, кто ужасался и возмущался бомбометателями. Он как и все представители его круга, глубоко не задумывался о корнях возникновения противодействующих движений и видел лишь их уродливый конечный результат. Каковой же еще могла быть его реакция, — как не всплеск негодования. Известие об убийстве Александра II застало его в Неаполе, и он писал Надежде Филаретовне: "Неужели и на этот раз не будет вырвана с корнем отвратительная язва нашей политической жизни?"
