Джон Эш - Византийское путешествие
В Карамане невозможно забыть о присутствии этой горы, настолько весомо господствует она на равнине к северу от города, и легко понимаешь, что она могла вызывать благоговейный ужас и поклонение. По словам сэра Уильяма Рэмзи, «силой Матери-Земли Черная гора превратилась в место отдохновения, виноградник и фруктовый сад Ликийской равнины; ее покрывали виноградные лозы и плодовые деревья; летом она смягчала жару; с ее величественной вершины человек обозревал весь мир и общался с богами». Святость Черной горы была очевидной для коренного населения долины, для художественно одаренных обитателей Чатал-Хююка и их потомков, но, глядя на оголенную вершину Карадага из Карамана, трудно поверить, что некогда он изобиловал виноградниками и фруктовыми садами и что до сих пор на его склонах скрывается множество церквей. «Тысяча и одна» – безусловно преувеличение: «binbir» в данном случае следует переводить как «великое множество»; это самая большая группа каменных византийских церквей в Анатолии.
Ясно, что я хотел попасть сюда, но не совсем понимал, как это сделать. Ведущие туда дороги на моей карте были обозначены маловразумительным пунктиром, а один из путеводителей предостерегал от «диких лошадей, в изобилии обитающих на холмах». Поскольку в Карамане не было туристического агентства, я направился в музей, где меня привела в смущение мрачная ухмылка мумии VII века из огромного пещерного монастыря в Маназане. Оторвав взгляд от мертвого византийца, я показал свои карты и путеводители сотрудникам музея, которые с огромным интересом и удивлением принялись их разглядывать. К сожалению, все они, за исключением одного мужчины, беседовавшего со мной на каком-то странном диалекте, который сам он считал французским языком, говорили только по-турецки. Я решил уже было, что потерпел фиаско, как вдруг услышал за спиной громкий властный голос, а повернувшись, увидел высокого плотного господина, одетого в латаные-перелатаные брюки. Ничего подобного мне еще видеть не довелось: от первоначального материала в них осталось буквально несколько лоскутков. Невзирая на многочисленные заплаты, это был, безусловно, состоятельный человек. Он крепко пожал мне руку и провозгласил по-английски: «Я – Измаил Инсе, смотритель Бинбир Килисе. Поедем завтра. Такси за ваш счет».
Тысяча и одна церковь: от первой до двадцать четвертой
На другой день ровно в восемь утра Измаил прибыл в гостиницу. В нашу честь он облачился в голубой костюм и горел желанием выехать немедленно. Вскоре появился наш шофер Ибрагим Сайги. Хотя Измаил и Ибрагим прежде не встречались, они моментально нашли общий язык. Обоим было слегка за пятьдесят. Ибрагима отличали красивые серые глаза и суетливые движения. Измаил взирал на мир темными печальными глазами и всем своим видом давал понять, сколь серьезна его должность смотрителя Тысячи и одной церкви. Его жесты были медленны и исполнены значительности, но держался он при этом вполне доброжелательно и без малейшей помпы: просто гостеприимный хозяин хочет показать нам свои замечательные владения.
Предместья Карамана вскоре остались позади, и мы поехали на север через безлюдье равнины, обращенной после окончания весенних дождей в пыль, в сторону безлесных и выветренных южных склонов Черной горы. Во времена византийцев здесь находился военный опорный пункт, откуда велось наблюдение за арабами, когда те вторгались на равнину через Киликийские ворота.
Проехав двадцать пять километров, Ибрагим свернул налево на проселочную дорогу, карабкавшуюся на крутой восточный склон горы. Лихое вождение явно доставляло ему удовольствие, и он весело улыбался всякий раз, когда в днище машины ударял камень. После подъема на высоту в шестьсот метров мы миновали перевал, и пейзаж резко изменился. Сосновые леса окружали зеленые лужайки с одичавшими фруктовыми деревьями. Уже упоминавшийся Рэмзи различал среди них «яблони, груши, два вида слив, миндаль, персиковое и абрикосовое деревья», описывая их как «заброшенных, выродившихся потомков некогда культурных насаждений».
Под нами в широкой долине лежала деревня Маден Шехри. Вся эта долина когда-то была покрыта домами и храмами византийского города Барата. Подъехав ближе, я узнал развалины очень большой церкви на восточной окраине селения: согласно Гертруде Белл, это была церковь № 1.
Сведения о местности Бинбир Килисе добыть не так-то легко. Статья в «Оксфордском византийском словаре» совершенно недостоверна. «Византийская архитектура» Сирила Манго дает несколько ссылок поверхностного характера. А в путеводителе издательства «Фэйдон», где приводится крайне неточное описание церквей, говорится: «Поскольку район Бинбир Килисе очень обширный, дать его подробное систематическое описание невозможно». (Хотя лично мне совершенно непонятно, чем он так уж принципиально отличается в этом отношении, скажем, от Каппадокии.) Образцовыми трудами здесь по-прежнему остаются книги Гертруды Белл и сэра Уильяма Рэмзи, уже не однажды мной упомянутые. Насколько мне известно, эти сочинения после 1909 года не переиздавались, и коль скоро они недоступны большинству читателей, я буду частенько на них ссылаться. Это тем более приятно, что «Тысяча и одна церковь» написана во времена, когда ученые позволяли себе экспрессивные выражения и замечательный литературный стиль.
Церковь № 1, вероятно, получила у Белл этот номер потому, что первой встречается на пути путешественников, но, будучи самым большим храмом Карадага, она первенствует и в другом смысле и наверняка некогда была кафедральным собором епископа Бараты. Даже не заходя внутрь, я заметил, что многие части здания находятся в приличном состоянии. Но тут Измаил жестами велел мне стоять на месте, и вскоре я понял почему. Огромный лохматый пес с таким же отвратительным характером, как и его облик, бросался на стену неподалеку от прохода к церкви, пытаясь застращать нас причудливой смесью лая, рычания и поскуливания. Только после того, как его хамоватый хозяин с явным нежеланием посадил пса на цепь, мы получили возможность пройти. Как я заметил, Измаил постоянно носил в кармане камень; тем, кто отправится сюда без проводника, советую поступать так же.
Наконец мне удалось войти в первую церковь из тысячи и одной. За годы, прошедшие с того времени, когда я впервые услышал об их существовании, они стали для меня каким-то мифом, тем более что фотографии Бинбир Килисе были тусклыми и тронутыми временем, а потому составить определенное впечатление о зданиях было непросто. Я был взволнован возможностью увидеть наяву свои грезы в ярком солнечном свете анатолийского утра. Двойная арка, уводившая в полумрак сводчатого нартекса, хранила следы живописи, чей возраст приближался к девяти столетиям. Главное помещение храма было распахнуто навстречу небесам, а пол покрыт ковром из трав и цветов. Южная часть нефа отсутствовала, но десять подковообразных арок северной аркады стояли нетронутыми, как и благородных пропорций апсида, перед которой черный ишак, не обращая внимания на наше вторжение, безмятежно щипал траву.
