Джон Эш - Византийское путешествие
Руми верил, что Господь забрал его из родного Хорасана и привел в «землю римлян», чтобы он «мог смешаться с ними и научить добру». При этом его понимание добра было исключительно свободным, и единственные признаваемые им методы сводились к человечности, дружелюбию и доброму примеру. Косные мусульмане, убеждавшие друг друга в своем изначальном превосходстве над неверными, служили мишенями его испепеляющего презрения. Руми не уставал напоминать им: «Хоть дор́ог и много, но цель одна. И разве ты не видишь, как много путей ведут к Каабе?» Он верил, что «любовь к Создателю дремлет во всем мире и в каждом человеке», а в строках своего великого «Дивана Шамса Тебризи» зашел так далеко, что слова «иудей», «христианин» и «мусульманин» назвал «ложными определениями». Отношения Руми с христианской общиной Коньи были очень тесными. Среди его учеников были греческие художники, архитекторы и мастеровые, и он усердно привечал священников и монахов, к которым относился с величайшим уважением. Рассказывают, что однажды Руми приветствовал монаха из Константинополя, поклонившись ему тридцать семь раз. Даже христиане, остававшиеся непоколебимыми в своей вере, были очарованы его поучениями и исключительным обаянием личности. Излюбленным прибежищем Руми служил монастырь Святого Харитона на вершине холма недалеко от Коньи. Ученый настоятель монастыря был его близким приятелем, и оба могли целые дни проводить в совместных молитвах и беседах. Так стоит ли удивляться, что христиане Коньи не просто уважали Руми, но и любили его.
О силе этой любви можно судить по разыгравшимся на его похоронах событиям.
Хлеб и свирель
После того как тело Учителя положили на носилки, все – и благородные люди, и простолюдины – обнажили головы. Мужчины, женщины и дети собрались на улицах города и подняли такой шум, словно началось Второе пришествие. Все рыдали, а мужчины с криками и слезами (столь велика была их печаль) шагали перед носилками, раздирая свои одежды и оставаясь почти обнаженными.
* * *Пришли все: христиане и иудеи, греки, арабы и турки – и все они проходили перед телом Учителя. Христиане несли, высоко подняв, свои изысканно украшенные священные книги. Они пели стихи Псалтири, Пятикнижия и Евангелия и выражали скорбь согласно своему обычаю. И мусульмане не могли прогнать их, хотя пытались сделать это ударами посохов или плоской стороны мечей.
Шум был так велик, что достиг слуха султана в уединении его дворца, и он, призвав христианских монахов и священников, захотел узнать, что это событие для них означает и знают ли они, что Учитель был мусульманином и почтенным имамом.
Они отвечали:
«В нем мы постигаем подлинную природу Иисуса нашего Спасителя и Моисея. В нем обрели мы то же руководство, что дают нам Пророки, чьи слова мы читаем в своих книгах. Если вы, мусульмане, называете Учителя новым Магометом, то мы, христиане, видим в нем Иисуса наших дней. Если вы – его ближайшие друзья, то мы в тысячу раз б́ольшие, любящие его помощники и ученики. Вот что он сказал: «Семьдесят две школы услышали свои собственные тайны от нас. Мы – словно свирель, звучащая в согласии с двумя сотнями религий».
Учитель наш – это Солнце Истины, сияющее смертным и подающее им благодеяния. Не весь ли мир любит солнце, равно освещающее бедных и богатых, христиан и мусульман? Учитель наш – и солнце, и окно, сквозь которое проходит солнечный свет. Он – хлеб, необходим всем живущим. Возможно ли, чтобы голодный бежал от хлеба? Вот так и наш Учитель необходим нам».
Султан все это время молчал, и все его визири молчали вместе с ним. Вдруг зазвучала свирель, и двадцать хоров лучших певцов запели написанные Учителем слова:
«Мой труд – нести любовь к Тебе
Как утешенье от Тебя далеким,
По поприщам пройти, Тобой пройденным,
И взглядом прах животворить».
Деревня в холмах
Ко времени приезда Руми в Анатолию б́ольшую часть оседлого населения там составляли греки-христиане, но к моменту его смерти в 1273 году греки постепенно стали исчезать. В последние годы XIII и в течение всего XIV века процессы перемены веры и ассимиляции усилились. Один шаг – и от сравнения Руми с Христом переходили к принятию ислама, и грек, ставший мусульманином и говоривший только по-турецки, во всех смыслах переставал быть греком.
В наши дни, не считая нескольких византийских архитектурных элементов, встроенных в фасад мечети Аладдина, в сельджукской Конье не осталось и следа существования христианской общины. Главный храм города – церковь Святого Амфилохия – дожил до начала XX века, когда его сфотографировала Гертруда Белл. Турки почитали эту церковь, поскольку по неведомым причинам полагали, якобы там похоронен Платон, и все-таки ее уничтожили, так что я не смог найти даже развалин. Тем большее удивление вызвало у меня посещение деревни Силле. Силле до конца XIX века оставалась чисто греческим поселением, хотя она и расположена всего в восьми километрах от центра Коньи. Ее жители говорили на греческом языке своих византийских предков.
Унылые многоэтажные дома на окраине Коньи стоят на пыльной плоской равнине, а женщины толпятся с ведрами у придорожных колонок. Впереди только беспредельно скучные холмы, однако после плавного подъема дорога спустилась в плодородную долину, и мы увидели красные крыши красивых домов Силле, разбросанных среди тополей и фруктовых деревьев. Как будто отъехали от города не на восемь, а на восемьдесят километров! Через всю деревню вьется высохший ручей, пересеченный множеством пешеходных мостиков. Увы, совершенно сухое русло – ручей перегородили в холмах, а воду его направили на утоление ненасытной жажды Коньи. На берегу стоит очаровательная деревенская мечеть с широкой и высокой деревянной верандой, за ней на склоне холма – скопление пещер и множество часовен, подобных тем, что мы видели в Аязине и еще сотни раз увидим в Каппадокии. С природной террасы открывается прекрасный вид на деревню. Ясно, что современное селение – всего лишь остатки некогда процветавшего города. Развалины домов, словно остатки кораблекрушения, покрывают оба склона долины далеко за пределами деревни. Когда турки поселились здесь в XIX веке, греки продолжали оставаться в большинстве, и после их изгнания в 1923 году Силле, очевидно, от этого удара так и не оправилась.
Основываясь на весьма поверхностных описаниях Силле, которые мне довелось прочитать, я даже не представлял себе, что можно увидеть, просто прогуливаясь по деревне. И мы были приятно удивлены, наткнувшись на прекрасно сохранившуюся церковь XI века. Как я узнал впоследствии, ее называли Кириакон. Окруженная тополями, она выделялась высоким барабаном купола, украшенным причудливыми кирпичными узорами, и единственной непривычно глубокой и объемной апсидой. Стена и запертые на замок ворота нас не остановили – довольно быстро мы обнаружили в стене дыру и пробрались внутрь. Столетиями церковь достраивали, перестраивали и восстанавливали, судя по бессистемно перемешанным деталям отделки: панели со спиралевидными орнаментами и розетками, ряд усатых львиных морд непонятного происхождения… Как я и опасался, Кириакон был закрыт. Обидно было, проделав такой дальний путь, даже не заглянуть внутрь.
