Людмила Зыкина - Течёт моя Волга…
— Мода?
— Мода, — кивнул певец. И, помолчав немного, добавил: — Как только она станет банальной, так выйдет из моды.
За разговорами путь оказался недолгим. В Jle Бурже спускаемся с трапа самолета. Среди встречающих вижу Кокатрикса, группу репортеров с фотоаппаратами и каких-то личностей с транспарантом «Здравствуй, московский музик-холл!». Когда мы все вышли из самолета, собравшись «до кучи», и наши юные красавицы стали хлопать ресницами, транспарант исчез. «Разобрались, паршивцы, быстро», — заметил кто-то из посольских. Вскоре прибыли в просторный и в то же время уютный отель не так далеко от «Олимпии». Перекусив, отправились с Нани Брегвадзе осматривать воспетый поэтами город. Он как раз спешно завершал свой туалет перед наплывом туристов. Короткие теплые ливни, прошедшие накануне, смыли с тротуаров накопившуюся за зиму грязь; грациозные парижанки, весело перекликаясь, драили оконные стекла; маляры степенно, словно священнодействуя, красили садовые скамейки в парке Тюильри. Увидела я и пожелтевшие от времени, потрепанные ветром афиши, свидетельствующие о том, что пьесы русских классиков не сходили в прошедшем сезоне со сцен парижских театров. Названия спектаклей, поставленных по мотивам произведений Достоевского, Чехова, Гоголя, Тургенева, Горького, встречались то здесь, то там.
Пройдя туристическим маршрутом от Триумфальной арки до площади Согласия и затем к Лувру, мы направились к собору Парижской богоматери.
— Может, хватит на сегодня? — запротестовала Нани. — Без ног останемся.
Повернули к отелю (замечу в скобках, что я всю жизнь обожала пешие прогулки. И в каком бы городе ни была, всегда находила время, чтобы побродить по улицам и скверам, площадям и переулкам, не торопясь, созерцая и впитывая в себя атмосферу увиденного и пережитого).
На другой день поехали на репетицию в знаменитый зал, расположенный на Больших бульварах недалеко от «Гранд-опера». Я была несколько разочарована: снаружи «Олимпия» выглядела обшарпанной, а внутри напоминала гигантский сарай. Сказала об этом Кокатриксу.
— Ну знаете, сударыня, — ответил он мне, — вы очень придирчивы. Подумайте сами, зачем мне тратить деньги на обивку кресел? Украшают не они — люди. Когда увидите до отказа заполненный зал, вы поймете, что о лучшем окружении мечтать нельзя. «Олимпия» только тогда, как вы говорите, напоминает сарай, когда она пуста. С публикой же получается естественная драпировка. А какая превосходная акустика, сцена.
В последнем Бруно оказался прав — и сцена оборудована новейшими средствами звуко-и светотехники, и акустика действительно великолепная.
Технический персонал встретил нас настороженно, ритм репетиций был чрезвычайно напряженным. Каждый номер выверялся едва ли не по хронометру.
В общем, волнений было немало. Но мы видели одно: несмотря на скептические пророчества, интерес к нам — небывалый. И далекий, к счастью, от того буйства зрителей, о котором вскоре написали газеты. Когда на следующий день после первого нашего свободного от выступлений вечера мы пришли в «Олимпию», нас поразил вид зрительного зала: стекла перебиты, стулья сломаны, пол в каких-то трещинах…
— Что здесь произошло? — спросила я у рабочего из ремонтной бригады.
— Литтл Ричард выступал.
Появление в «Олимпии» американского «короля» рок-н-ролла было встречено молодежью, заполнившей зал, исступленным топотом и свистом. А когда «король» в порыве экстаза сорвал с себя рубашку и бросил ее в зал, к ней устремились сотни юнцов и девиц. Началось побоище. В ход пошли стулья. Толпа бросилась на сцену. Подоспевшие полицейские едва справились с разбушевавшейся публикой. В итоге — много раненых и погром в театре.
— К счастью, — сказал Кокатрикс, — такое случается нечасто.
Итак, первое гала-представление, на которое явился «весь Париж»: кабинет правительства почти в полном составе, видные представители политического, культурного и литературного мира. Каких только знаменитостей не было в тот вечер. Луи Арагон, Морис Торез, Пьер Карден, Ив Сен-Лоран, Кристиан Диор, Жан-Поль Бельмондо, Мишель Мерсье, Фернандель, де Фюнес, Серж Лифарь, Шарль Азнавур — всех не перечесть! Кто бы мог подумать, что наши выступления станут настоящей сенсацией! Каждый номер программы сопровождал гром аплодисментов, многие номера бисировались несколько раз. Неожиданным и приятным сюрпризом для парижан явилось то, что пела я на французском языке. «Письмо к матери» и «Течет Волга» исполнялись многократно на бис под шквал аплодисментов. Охапки цветов лежали у моих ног. Публика долго не отпускала всю нашу труппу, казалось, овациями и скандированию «браво!» не будет конца. Две с половиной тысячи парижан стоя приветствовали нас! Признаться, мы все не ожидали такого приема. Вышедшие на другой день газеты не скупились на похвалы. «Никогда еще «Олимпия» не видела такого выражения восторга, как на приеме москвичей. Париж полюбил московский мюзик-холл», — писала «Фигаро». «На спектакле московских эстрадных артистов весь Париж бросился к сцене с криками «браво!» и с цветами в руках. Этой ночью в театре «Олимпия» московский мюзик-холл, показав свою премьеру, завоевал себе славу в нашей столице», — заключала «Орор». «Это поэзия мюзик-холла, это то, чего вы никогда еще не видели!» — восторгалась «Франс-суар». «С необозримых просторов России привезла в Париж необыкновенно сердечные и задушевные русские песни Людмила Зыкина. Ее голос — радужная игра бриллиантов», — заключал статью обозреватель «Монд». «Песня звучит в высшей степени классически в исполнении Людмилы Зыкиной», — резюмировала «Юманите-Диманш».
Такие высказывания весьма способствовали нашей популярности. На протяжении всех гастролей ежедневно подходили незнакомые люди, иногда целые толпы, дарили цветы, жали руки, просили автографы.
Сборы от концертов были полные, успех явный, и Кокатрикс довольно потирал руки. На красочном буклете, где блестела глянцем моя цветная фотография, он написал: «Своим голосом Вы представляете самое светлое, самое яркое искусство — искусство народной песни. Слушая Вас, хочется смеяться, плакать, любить, мечтать».
Под впечатлением увиденного написал статью о нашем мюзикле и всемирно известный мим Марсель Марсо: «Это посланцы России — страны высокой культуры, высокого интеллекта…» Он приходил к нам за кулисы не раз — слушал песни, с похвалой отзывался о наших балеринах и солистах. «Когда зрители идут на ваши представления, — говорил артист, — они не думают о программе. Они приходят, чтобы немного побыть в России…»
Марсель Марсо сказал, что нигде не слышал таких голосов, как в России, и сделал мне комплимент: «Эдит Пиаф пела душой. Не буду сравнивать ваши голоса, но в вашей душе много отзвуков Пиаф…»
