Теодор Гладков - Николай Кузнецов
За подкладкой штанишек у Володи было второе такое же письмо – на случай, если бы он потерял кепку.
Разумеется, просьба винницких партизан была выполнена, но не полностью: командир отряда имени Ленина в последних строках письма просил Медведева при первой возможности отправить мальчика в Москву, но Володя отказался наотрез.
Колю Янушевского в отличие от многих взрослых Николаев прозвали Маленьким. Над Колей Маленьким в отряде как бы взяла опеку радистка Марина Ких, замечательная женщина, чье имя хорошо известно на Украине. При всей ее молодости за плечами Марины была большая жизнь. В 1932 году она вступила в Коммунистическую партию Западной Украины, стала профессиональным революционером. В 1936 году во Львове при разгоне демонстрации жандармами она была ранена, арестована и осуждена к шести годам тюремного заключения.
Освободила Марину Красная Армия при воссоединении Западной Украины с Советским Союзом. Kиx была избрана в Народное собрание, принимала участие в чрезвычайных сессиях Верховных Советов УССР и СССР.
Коля стал связным Кузнецова. Он проходил жандармские и полицейские посты, которые к взрослому отнеслись бы с гораздо большей строгостью. Несколько раз его задерживали для дальнейшей проверки, но ему удавалось бежать, и здесь помогал возраст – не так сильно охраняли.
Марина Ких сшила для Маленького два костюма: городской, для Ровно, и деревенский. В обоих костюмчиках были специальные потайные карманы.
Кузнецов очень ценил юных связных, но переживал, что ребята, как и их сверстники в других отрядах, принимают участие в таком недетском деле, как война. О «сыновьях полков» в действующей армии партизаны тогда еще не знали. С гордостью Николай Иванович не раз повторял, что никогда гитлеровцам не покорить страну, где даже дети встают на борьбу с оккупантами.
Свои немногие свободные часы Кузнецов охотно отдавал детворе. Он собирал их вокруг себя, пересказывал им хорошие книги, старинные уральские сказы, читал стихи, которых помнил множество. Словом, хоть ненадолго, но переносил в светлый мир детства.
Однажды Кузнецов вернулся из очередной поездки из Ровно, бережно прижимая к груди укутанного в немецкую офицерскую шинель дрожащего от холода и пережитого страха мальчугана лет четырех. Найденыша звали Пиней. Родителей он потерял в ровенском гетто, сам же каким-то образом оказался в лесу, где и прятался несколько дней, пока на него, совершенно уже обессиленного, не натолкнулся случайно Кузнецов.
В отряде Пиню выходили, а потом самолетом отправили на Большую землю. Кузнецов скучал о нем, не раз говорил, что после войны обязательно разыщет мальчика, усыновит и воспитает.
«После войны…» О чем бы ни говорили у костра по вечерам, всегда возвращались к этой теме. Однажды кто-то из разведчиков-москвичей с беспокойством заметил:
– А далеко мы забрались, ребята. Сколько это времени топать домой придется…
Кузнецов сказал на это совершенно серьезно:
– Вам-то что, до Москвы только, а мне до Урала добираться.
Разведчики и партизаны, столько нашагавшие за эти месяцы во вражеском тылу, забыли даже, что существуют другие способы передвижения по земле, кроме пешего хождения.
Любил Николай Кузнецов и посмеяться вместе со всеми над разными веселыми историями, до которых партизаны были большие охотники. К одной из них – знаменитой истории о паре гнедых – он и сам имел некоторое отношение. Много лет спустя А. А. Лукин передал ее так:
«Случилось это еще весной 1943 года в лесу под селом Берестяны, когда отряд совершал переход, чтобы быть поближе к Ровно. Дорогу преградило вражеское подразделение. В бою противник был частью уничтожен, а частью рассеян. Партизанам же достались богатые трофеи: оружие, боеприпасы, целый обоз с продовольствием и фуражом. Взяли и принадлежавший фашистскому командиру фаэтон, запряженный парой красавцев гнедых.
В те дни Николай Кузнецов готовился к очередной поездке в Ровно.
Покончив с обсуждением задания, Кузнецов попросил Медведева:
– Дмитрий Николаевич, дайте мне этих гнедых.
Просьба была естественной. Отряд в то время не располагал еще ни легковыми автомобилями, ни мотоциклами. Не мог же Кузнецов в своей офицерской форме идти пешком тридцать километров до Ровно! Дать ему обычную крестьянскую телегу – тоже плохо. И все же командование было вынуждено отказать Николаю Ивановичу. Кто раньше ездил на этих лошадях – неизвестно, вдруг их в городе опознают? Тогда…
Кузнецов это, конечно, понимал, но продолжал просить. В конце концов он уговорил Медведева и меня, но с условием: только доехать на этих лошадях до города, а там бросить.
Прошел день, другой. Возвращаюсь откуда-то к своему чуму и вижу… стреноженные, отгоняя пышными хвостами мошкару, преспокойно щиплют травку те самые гнедые.
Неужели что-то случилось с Кузнецовым? Ведь он должен вернуться не раньше чем через неделю и, разумеется, без коней! Срочно вызываю дежурного по штабу, спрашиваю:
– Что, Грачев вернулся? Он отвечает:
– Никак нет.
– А лошади откуда?
– Из Ровно. Мажура и Бушнин привели…
Ничего не понятно. Мажура и Бушнин были разведчики отряда, выполнявшие в Ровно особое задание. Но ни один из них не знал Николая Кузнецова! Вызываю к себе обоих. Ребята приходят довольные, сияющие. Наперебой докладывают: задание выполнили, молодцы. Похвалил я их и осторожненько так, вроде бы невзначай, спрашиваю:
– А что это за лошадки там пасутся?
Мажура так и расцвел:
– Боевой трофей в подарок командованию.
– Какой трофей? Откуда?
Мажура докладывает:
– Значит, выполнили мы задание, решили, что пора возвращаться в отряд. Идем по улице, вдруг видим, подкатывает к ресторации на шикарной бричке какой-то фриц, важный такой, весь в крестах. Переглянулись мы с Бушниным и враз решили, что такие добрые кони этому немцу ни к чему, а нам очень даже удобно будет на них до отряда добраться. Только этот фриц слез с брички…
Тут я похолодел. Неужели?..
– … и вошел в ресторацию, – продолжал, не замечая моей реакции, Мажура, – а солдат-кучер куда-то отлучился, как мы аккуратненько взяли коньков под уздцы, отвели в сторонку, а потом ходу! Вот и все.
Я сидел взмокший. Только и не хватало, чтобы из-за этих проклятых гнедых Мажура и Бушнин ухлопали Николая Кузнецова.
– Ладно, идите.
Так ничего и не поняв, Мажура и Бушнин ушли. А Медведеву и мне ничего не оставалось, как хоть порадоваться про себя хорошей конспирации, коли Мажура и Бушнин не узнали в немецком офицере и его кучере разводчиков из своего же отряда».
ГЛАВА 12
К концу лета 1943 года Кузнецов впервые ощутил, что долгие напряженные месяцы почти непрерывного пребывания в стане врагов отнюдь не прошли дня него бесследно. Он, конечно, уже не испытывал прежней скованности, опасения совершить пустяковый, но необратимый по последствиям промах, однако постоянная нервная мобилизация оставалась по-прежнему его непременным спутником. Кузнецов понимал, что теперь, когда он стал среди гитлеровцев своим, у него появился новый враг – самоуверенность и беззаботность. А потому ни о каком ослаблении бдительности не могло быть и речи. Постоянная настороженность, установка на опасность стали как бы его второй натурой.
