Андрей Венков - Атаман Войска Донского Платов
— А что я могу сделать? Есть такое повеление…
— Покажи его нам!
Иловайский жестом позвал Федора Мелентьева:
— Прочитай им.
Мелентьев с опаской спустился с крыльца атаманского дома к казакам, развернул грамоту. Белогорохов его остановил:
— Погоди, Федор Андреевич, — и обратился к своим: — Ну что, братцы, дело серьезное, а мы с утра ничего не ели. Надо б нам подкрепиться, а потом и грамоту послушаем.
— Верно.
Пошли от атаманского двора на базар, а войсковому дьяку, Ухмыляясь, сказали:
— Ты, Федор Андреевич, никуда не уходи, жди нас, мы скоро придем.
Белогорохов с другими ребятами совещался, а остальные пошли на базар, вели себя тихо, за все платили.
Городовые казаки на них смотрели искоса:
— Чего вы тут забыли? Возвращайтесь…
Одни горькие пьяницы штрафованные, которых Иловайский загнал камень на Войско ломать для строительных нужд, поддакивали старообрядцам, которых среди пришедших было большинство:
— Это все Иловайский. Продал он Тихий Дон, в карты проиграл.
Иловайский в это время крутился-вертелся у себя в правлении, как на сковороде. Мелентьев, Курнаков и другие дьяки его еще больше накручивали:
— Гудович заварил. А нам расхлебывать…
— Не по обычаю…
— Беги в Атаманский полк, нехай караул придет…
— Мартынов и Луковкин отсиживаются…
— Отсиживаются? Меня подсиживают! Знаю я их…
Наевшись-напившись, мятежные казаки опять стали подступать к атаманскому дому. Толпа любопытных сопровождала их, а у крыльца уже собрались казаки Атаманского полка, готовые защищать Иловайского.
— Читай, Мелентьев!..
Мелентьев, ежась и оглядываясь, вышел читать. Перекрестившись, начал. Его слушали в молчании, но только он закончил: «…На подлинном написано так: Екатерина», как толпа перед атаманским домом взорвалась:
— Вы нас обманываете!
— Отымай «дела»!
Мелентьеву звонко дали в ухо. Он кинулся убегать. За ним погнались, догнали и повалили.
Командир караула из атаманцев выхватил саблю и, теснясь спиной к воротам, орал:
— Уймитесь. Стрелять велю!
Атаманцы, отпрянув, вскинули ружья.
— Стой, стой! Не стреляй! — кричал им из дверей сам Иловайский.
— Стой, братцы! — крикнул Белогорохов и вверх руку с шапкой поднял.
— Тут правды не добиться. Идем к непременному войсковому судье.
Отправились в Войсковую Канцелярию к Луковкину и Мартынову:
— Что вы с нами делаете?..
Мартынов в ответ:
— Ничего, братцы, не знаю, сам удивляюсь.
Луковкин стал рассуждать. Его спросили:
— С твоего ведома тот указ?
— Нет, — отказался, — ничего не знаю…
— Ну, не знаешь, так сиди.
Вернулись к Иловайскому. Тот сам вышел, стал просить:
— Ребята, как бы хуже не было. Возвращайтесь в полки. А я сам поеду в Петербург к самой царице, буду просить, чтоб переселяли по обычаю, по жребию.
— Нечего туда-сюда мотаться, — отвечали ему. — Там все равно правды нет. Без резону не езди, и мы тебя не пустим. А назад на линию не поедем, хоть сейчас нас всех велите побить.
— Чего ж вы хотите?
— Дай нам «билеты», что мы отслужили и по домам отпущены.
— Согласен, — взмахнул рукой Иловайский.
— Ордера о том в станицы разошли, что мы не беглые, а со службы идем.
— Согласен…
— Давно бы так!
Прибывшие понемногу успокоились. Порешили:
— Пишите билеты и ордера, завтра мы за ними зайдем, заодно знамена сдадим.
Едва бунтующие ушли, Иловайский собрал Гражданское правительство, послал за Мартыновым, за Луковкиным:
— Ну, что делать будем?
Мартынов руками развел:
— Гудович вытворяет. На святое замахивается…
— Вот-вот. А с нас спросят, — поддержал его Луковкин.
Старшина вся была недовольна: как же жить, как хозяйствовать, когда солдатский — не свой, не казачий — генерал, не спросясь Войсковой Канцелярии, такие вещи делает? И служилых, и семьи их, как скотину, с места на место гоняет?
— Заступиться бы надо за казаков…
— Заступись, а тебя потянут, как Ефремова!..
— А тут, Алексей Иванович, куда ни кинь, — увещевал дьяк. — Всё равно крайними мы окажемся. Езжай сразу к царице, не дай Бог, опередят…
— Верно, а Гудовичу напиши, что против власти поползновений нет, а искали только твоей головы, но успокоились.
Мелентьев утирал разбитое в кровь лицо:
— Нечего, нечего… — говорил злобно. — Это бунт. У меня бумаги отобрали.
— Ладно, сиди…
— Надо бы, чтоб они свою бумагу составили, а ты с ней к самой царице поезжай, и еще — свой подробный рапорт, — поучал Мартынов.
На другой день двести казаков вновь приплыли в Черкасск на семи лодках и привезли знамена.
— Готовы ордера в станицы?
— Ты нам наши бумаги верни…
Белогорохов кивнул сопровождавшим его казакам. Те достали из-за пазухи отобранные у Мелентьева бумаги и положили их на стол перед атаманом. Иловайский, со своей стороны, дал знак дьяку, тот выложил кипу отпускных листов и пачку ордеров в станицы. Казаки пригляделись:
— Пусть Мартынов и Луковкин подпишут.
Подписали.
— Я еду в Санкт-Петербург, — сказал Иловайский. — Если есть какие жалобы, я передам.
Белогорохов переглянулся с товарищами.
— И пропишите особо, какие обиды вам на линии чинили.
— Уже прописали, — подтвердили казаки.
— Может, там что-нибудь не так, надо б заранее глянуть и исправить, — посоветовал Мартынов.
— Поправлять — дело не наше, — вмешался Луковкин, — пусть остается по-простому.
Белогорохов, помешкав, вынул и передал Иловайскому грамоту. Тот, не рассматривая, передал ее дьякам:
— Отправляйтесь по домам. Буду за вас просить царицу…
— Главное, чтоб переселений не было… — перебили его.
— Буду и об этом просить…
Сдав знамена и разобрав бумаги, казаки разъехались по домам. Иловайский направился в столицу, оставив вместо себя наказным Мартынова: «Ты у меня не отсидишься!..» С собой повез казачьи жалобы.
Сохранилось описание Белогорохова: «Лицом и корпусом сух, собою рус, борода русая же, невеликая, глаза серые». И сохранились до сих пор «парсуны», парадные портреты донской старшины. Вот они — как один, гладкие, пузатые, одетые, подстриженные и побритые по-польски. Сравнить их с Белогороховым — совсем разные люди.
Дальше — по обычаю. Прощенных и распущенных по домам стали по одному забирать. Первого зачинщика, Никиту Белогорохова, взяли по дороге в Петербург, ехал он туда правды искать. Но подручный его, Фока Сухоруков, продолжал Дон смущать, ушел с полутора сотнями на «верх», и читали они книгу святого Кириллы, что в половине восьмой тысячи[79] опустеет Дон на семь лет и будет тогда конец веку. Князь Щербатов, сидевший в крепости Дмитрия Ростовского, стал слать Мартынову запросы, известно ли ему, наказному атаману, что Дон шатается. Мартынов не стал ждать. Рука у него была твердая. Послал он Захара Сычева пресечь шатания, пока Войско не дрогнуло и не стали его русские усмирять.
