Герман Раушнинг - Говорит Гитлер. Зверь из бездны
Он издевательски критиковал прусских офицеров. Что они видели, кроме своей Пруссии? Растут в теплицах, только и знают, что свой кадетский корпус, а потом — давай выслуживаться. Нет, Рем — не таков, Рем — революционер, мятежник. Он уже почти рыдал. Ресторан опустел. Адъютант увел его.
Потом мне почти не приходилось иметь дело с Ремом. Его исповедь, несмотря на некоторое влияние алкоголя, все же произвела на меня впечатление трагедии по-своему творческой личности, называющей себя мятежником и предпочитающей умереть стоя. На Рождество 1933- го года он лишил меня моего эсэсовского звания за грубое нарушение субординации: я направил одного из высокопоставленных командиров СА в распоряжение генерала фон Браухича, командированного в то время в Восточную Пруссию. Потом я видел Рема еще один раз, незадолго до его гибели. Он наотрез отказался меня выслушать.
Я вспоминаю все это к тому, что в феврале 1934 года, побеседовав с Гитлером, я понял не только его мнение обо всех ближайших соратниках по партии, но и суть его опасной игры, целью которой было стать одним из руководителей заново формируемых вооруженных сил — даже если для этого и придется пожертвовать некоторыми своими друзьями. Казалось, он отверг революционные намерения своих товарищей. Но это была только видимость. В то время все еще было таким неопределенным. Гитлеру пришлось приспосабливать свои "гигантские" планы к тяжелым условиям внутренней и внешней политики; он мог продвигаться вперед лишь очень и очень постепенно и при этом все время ощущал непреодолимую потребность подчеркивать величие своей исторической роли, постоянно возвращаясь в разговорах к своим собственным глобальным замыслам. Гитлер сказал мне, что исходя из нынешних трудностей, он готов заключить любой пакт, лишь бы это позволило Германии иметь четырехсоттысячные или хотя бы трехсоттысячные вооруженные силы. Если бы это удалось, он разом избавился бы от всех проблем и мог бы в открытую заняться формированием кадрового состава новой армии, а потом, используя какое-нибудь благоприятное политическое обстоятельство, сделать следующий шаг.
Я понял, что он рассматривает пакт об ограничении вооружений Германии как временную меру, способную принести облегчение ему и вооруженным силам, и вовсе не намерен соблюдать его постоянно. Гитлер вспомнил о трудностях, связанных с тайным характером процесса вооружения и его быстрыми темпами. Он полагал, что это непременно нанесет ущерб качеству процесса. Он бы с удовольствием приостановил сейчас этот процесс. У него даже сложилось впечатление, что эта задача просто выше понимания некоторых генералов, ответственных за ее решение, и он опасается катастрофы, которая может произойти, если сейчас, во время перехода от кадровых подразделений рейхсвера к общенародным вооруженным силам, вдруг возникнет необходимость защищать Германию с оружием в руках. У него были другие планы, позволявшие Германии сперва организовать народную армию, а затем, под ее защитой, спокойно приступить к постепенному внедрению и улучшению технической оснащенности. Однако он вынужден прислушиваться к мнению генералов и "старика" (Гинденбурга), который настойчиво держится за свой пост главнокомандующего, считая себя единственной компетентной инстанцией, достойной принимать решения.
Я спросил, входит ли в планы Гитлера общее вооружение СА и СС, или он уже окончательно отказался от этого.
"Таких планов у меня больше нет, — ответил Гитлер. — Сейчас уже недостаточно одних проявлений воодушевления и благонамеренности. Создание и вооружение большой армии — вот моя самая первая и самая трудная задача. Штурмовики разочаровались во мне. Они осыпают меня упреками, которые я считаю необоснованными. Я спрашивал их: а как это себе представляете вы? Вы полагаете, я должен допустить, чтобы в Германии существовало две независимых друг от друга армии?
Можно формировать армию, исходя из принципа призывных возрастов. Если мы пойдем по этому пути, мы лишимся свободы действий. Еще можно делать это на основе вербовки или набора добровольцев. Мои соратники по партии понимают, что такой порядок, удовлетворяющий, быть может, каких-нибудь англичан, ни в коей мере не пригоден для нас. Что же мне делать, чтобы объединить оба принципа? Разрешить партийцам служить добровольно и обязать тех, кого раньше называли капитулянтами, нести особо длительную службу? Может быть, я должен создать из штурмовиков особую военную элиту или отряды самообороны? В таком случае, у нашей регулярной армии просто не останется резерва, и возникнет нездоровая ситуация. Нет, доводы штурмовиков меня не убеждают. Я намерен и впредь придерживаться обещаний, данных мною армии и Гинденбургу".
Немного помолчав, Гитлер добавил: "Время народных армий еще не прошло. Германия должна снова ввести всеобщую воинскую обязанность и как можно скорее превратить возрастные категории, не прошедшие военную службу, в боевой резерв. Конечно, значение военной техники возрастает, и определенную часть вооруженных сил будут составлять профессиональные солдаты-сверхсрочники. Но подбирать этих солдат я буду не по революционной сознательности или партийной принадлежности, а по профессиональной пригодности. Не могу же я, в самом деле, всерьез считать, будто эти кривоногие штурмовики могут стать исходным сырьем для будущей военной элиты! Они никуда не годятся, даже если исключить из их числа всех резервистов".
В его словах легко было услышать отзвук аргументов руководства рейхсвера, всячески сопротивлявшегося притязаниям Рема.
"Революционная сознательность, — продолжал Гитлер. — Она не сходит с языка у некоторых членов партии, как будто они арендовали ее в бессрочное пользование — и она действительно является решающим фактором, значение которого трудно переоценить. Нельзя все время придерживаться довоенных традиций. Следует сознательно создавать нечто радикально новое. Если армейское командование и впредь будет искусственно ограждать себя от национал-социалистического духа — я этого не потерплю. И настанет день, когда я доберусь до них. Но сперва нужно выполнить все технические работы. Их нельзя осложнять".
Гитлер заговорил о себе. "Не надо быть такими нетерпеливыми. У меня есть все основания для нетерпения. Но я подавляю свои чувства. "Легко вам петь, меня смущать", — неосознанно процитировал он слова Ганса Закса из пятого действия "Нюрнбергских мейстерзингеров". Затем он снова сбился на рассуждения о величии своей задачи. Он заявил, будто дело вовсе не в том, чтобы просто создать гигантскую армию и произвести соответствующее количество оружия. Все решает дух, единый дух, которым проникнется командование войск. Все останется незавершенным и вскоре развалится, если нам не удастся привить новым вооруженным силам новый, революционный дух. Здесь не может быть никаких возражений. Гитлер заявил, что скорей будет иметь дело с армией недовооруженной, чем с вооруженной по последнему слову техники, но лишенной души и боевого духа.
