Анатолий Черняев - Совместный исход. Дневник двух эпох. 1972–1991
Визит — официальная акция. Мы ехали туда на переговоры с президентом, с представителями его администрации. Но это были и встречи с Америкой, самой разной Америкой — с молодежью, интеллектуалами, деятелями культуры, прессой, деловыми кругами и даже с чиновной элитой Америки, с теми, кто обслуживает Администрацию.
И это тоже очень важная часть визита — момент подлинного узнавания друг другом разных по существу миров — в русле общей логики, диктуемой растущей целостностью и взаимозависимостью мира.
С нами хотели встретиться очень крупные фигуры современной Америки. В прессе замелькали даже предупреждения — Горбачев, мол, приехал не только вести переговоры с президентом. Он приехал оказать влияние на всю Америку, включая тех, кто в конечном счете определяет ее экономику и ее политику.
Мы обратили в связи с этим внимание на то, что наши партнеры не захотели давать ничего конкретного в прессу о том, как идут переговоры с президентом один на один и в делегациях. Мы же готовы были пойти на это. Так что по части гласности мы оказались в очевидном выигрыше. Тем самым мы подтверждали искренность, честность нашей позиции и тот факт, что мы приехали, чтобы действительно делать дело, большую политику, а не играть в прежние игры.
В контактах с разнообразной Америкой мы увидели, что дошла наша перестройка даже до такого общества, как американское, доведенное антисоветизмом до предела. Людей не смущало, что мы в чем-то отстаем, что у нас трудно, например, с экономикой. Их интересовал сам факт, что наше общество двинулось вперед, что оно обнаруживает динамику, вдохновлено идеей меняться на демократических основах. И, собственно, это-то больше всего всех и интересовало повсюду в наших контактах с людьми.
В Вашингтоне мы, может быть, впервые с такой очевидностью ощутили, что такое человеческий фактор также и в международной политике. До этого мы удовлетворялись довольно банальной формулой: мол, во внешней политике важны личные контакты между руководителями государств, главами правительств и вообще обмены на уровне тех, кто делает политику.
Это само собой. Но за этим все-таки разумели, что речь идет пусть даже и о личных, но контактах между представителями классово-противоположных и непримиримых систем, и только «представителями». Рейган представал перед нами лишь как выразитель самой консервативной части американского капитализма и хозяев военно-промышленного комплекса. Но оказалось, что при всем при этом имеет значение и то, что политики, в том числе и руководящие деятели государств, если они действительно ответственные люди, олицетворяют также и чисто человеческие качества, интересы и надежды самых простых людей. Тех, в частности, которые голосуют за них на выборах и которые связывают с их именем и с их личными возможностями и особенностями и достоинство страны, и патриотизм. И при этом могут руководствоваться самыми нормальными человеческими побуждениями и чувствами. Все это в наш век, оказывается, имеет огромное значение для принятия тех или иных политических решений.
Мы были готовы к тому — и сами к этому стремились, — чтобы воспринять и эту сторону контактов с американским руководством, как, впрочем, и с руководством других стран, то есть включить в буквальном смысле слова чисто человеческий фактор в большую международную политику. Это тоже немаловажная деталь нового мышления. И она тоже дала свои результаты. В Вашингтоне мы это почувствовали, пожалуй, впервые столь отчетливо.
У визита в Вашингтон была и еще одна сторона — европейская. Безусловно, все ожидали результатов. Безусловно, все серьезные политики понимали, что от того, как будут развиваться советско-американские отношения, зависит все дальнейшее движение мировых событий.
Но при этом был и другой слой рассуждений — блоковый и национально-эгоистический, на который накладывались и укоренившиеся представления о биполярном мире, о том, что решающая роль принадлежит сверхдержавам и что они могут делать по своей воле много за спинами других государств, вопреки их интересам, в ущерб их международной политике. Это особенно сильно проявилось, как вы помните, в связи с Рейкьявиком. Такая настороженность сказывалась в международной атмосфере и во время нашего визита в Вашингтон.
Однако мы были уверены в том, что сама логика реального разоружения развеет эти страхи и все эти подозрения. А что касается Европы, то — тем более, поскольку речь шла ведь, в первую очередь, об европейском ядерном оружии.
И еще, что я хотел донести до американцев, — что мы не отступим с пути демократизации. Но, конечно, надо строго следить за ее социалистическим характером. Эту сторону дела наш народ будет защищать. Иногда даже в этой защите консерватизмом попахивает: мол, скромнее живем, но надежнее. Народ это ценит.
При этом, однако, должен сказать, что кое-кто боится у нас демократии. А боязнь эта связана с тем, что кадры не хотят перестраивать свою работу. Вот история: в Ярославле рабочие одного завода — 27 тысяч человек — выступили против произвольного решения дирекции. А товарищи и в администрации, и в парткоме, вместо того, чтобы идти к рабочему, убеждать и доказывать, звонят в органы: будьте наготове, может быть бунт. Вот так у нас и получается, вместо того, чтобы с людьми говорить. А ведь, когда поговорили, все уладилось, и аргументы были поняты, и с решением дирекции, наконец, согласились. Привыкли у нас — чуть что «пожарных» вызывать!
Мы пригласили народ включиться в управление государством, зовем его к активным действиям, к налаживанию самоуправления, а начальство не пущает. Вот вам и демократия! Вообще у нас получается такая раскладка: одни обновленцы, ярые перестройщики рвутся, пытаются что-то делать, ошибаются, набивают себе шишки. А другие, которые «всегда правы», сидят и ждут, когда эти шею себе сломают. Нам в Политбюро надо видеть все это.
Партия просыпается к новой работе. Но происходит это медленно. Мы видим и такое явление, когда инженеры, специалисты смыкаются с аппаратом министерств и выстраивают стенку против требований рабочего класса, против его стремления к новому.
Товарищи, происходит настоящая революция! И не надо бояться революционной одержимости. Иначе мы ничего не достигнем. Будут поражения, будут отступления, но победу мы одержим только на революционных путях. А мы все еще никак себя не настроили на революционные методы работы. Мы с вами те еще революционеры! Все чего-то боимся.
Мы не должны бояться. И перед всем миром нам пристало выглядеть людьми, которые готовы пойти до конца в своей революционной перестройке.
Одни говорят о конвергенции (Гэлбрейт, например), другие говорят о непредсказуемости Горбачева. Пишут о его сюрпризах. «Вашингтон пост» опубликовала статью под названием «Два Горбачева». Ну что ж, им трудно пока соединить в одно наше стремление к миру, сотрудничеству, добрососедству и социалистический характер нашей перестройки. Мы сами эту диалектику еще не освоили как следует.
