Василий Балакин - Генрих IV
Не имея ни средств для обороны Парижа, ни особого желания сражаться, Генрих III был вынужден вступить в переговоры со своим младшим братом. По этой причине договор, подписанный в Больё 6 мая 1576 года, получил название «мир брата короля» или «мир Месье». Протестанты обрели восемь крепостей, представительство в каждом из провинциальных парламентов и возможность свободно отправлять свой культ по всему королевству, кроме Парижа и его предместий на расстоянии двух лье, а также королевских резиденций. «Политики» торжествовали: маршалы Монморанси и Коссе были восстановлены в своих должностях. Дамвиль сохранил за собой должность губернатора Лангедока, сопряженную с полномочиями, которые делали его независимым вице-королем. Герцог Анжуйский, как и хотел, получил одноименный апанаж, а также Турень и Берри. За Конде закрепили управление Пикардией. Зато Иоганну Казимиру пришлось испытать разочарование: вместо вожделенных трех епископств ему предложили в порядке компенсации 300 тысяч экю. Не был забыт и Генрих Наваррский: ему досталось губернаторство в Гиени. Генрих III согласился также отпустить к нему его сестру Екатерину Наваррскую, тогда как супругу Марго оставил на положении заложницы.
Король Франции, видимо, считал условия подписанного мира настолько выгодными для себя, что распорядился отслужить в соборе Парижской Богоматери торжественную мессу с исполнением благодарственного гимна «Тебя, Господи, славим». Возможно, и вправду он кое-чего добился, скомпрометировав Месье в глазах его союзников тем, что щедро одарил его. Опасный для центральной королевской власти союз католиков и умеренных протестантов дал трещину. Гугеноты стали более недоверчивы, усматривая в уступчивости короля подвох. Что же до католиков, то они видели в свободе отправления еретиками своего культа угрозу для государства и позор для себя. Обстановка взаимной подозрительности находила свое выражение в том, что вожди мятежников, не доверявшие друг другу и королю, не спешили появиться при дворе. Когда Месье, новоявленный герцог Анжуйский, хотел вступить в Бурж, католический город, в компании принца Конде, своего вчерашнего союзника, тот отказался, заявив, что там обязательно найдется какой-нибудь негодяй, который, целясь якобы в другого, попадет ему в голову.
Губернаторство в Гиени
13 июня 1576 года в присутствии своей сестры Екатерины Генрих Наваррский отправился на протестантскую проповедь в Ниор и торжественно отрекся от католицизма. Для самого Генриха Наваррского религия не имела такого значения, как для его матери и сестры. Он готов был принимать христианское учение в интерпретации любой конфессии и обнаруживал такую веру в Провидение, что его с полным правом можно было упрекнуть в грубом фатализме. Этот неисправимый прагматик рассуждал так: если невозможно обрести спасение в религии, которую исповедуешь, то Всемогущий просветит и наставит на путь истинный. Если после многочисленных отречений он и умудрился хоть в какой-то мере сохранить в себе веру, то она была в равной мере далека как от фанатизма, так и от скептицизма. По натуре своей он не был ни ревнителем веры, ни страстотерпцем, а в момент очередного отречения, в июне 1576 года, продемонстрировал, что не является и государственным мужем. Если бы Генрих Наваррский ставил, как он заявлял при каждом удобном случае, интересы страны и народа превыше всего, то ему следовало бы остаться католиком, и гражданская война тогда закончилась бы: союз с умеренными католиками, лидером которых являлся Дамвиль, послужил бы ключом к успеху Однако личные амбиции короля Наваррского взяли верх: ведь при подобном сценарии развития событий он так и остался бы на вторых ролях, а ему хотелось быть вождем — если не всего французского народа, то хотя бы гугенотов. В этом смысле он ничем не отличался от своего кузена Конде, убежденного гугенота. Именно вмешательство принцев крови в религиозно-политическую борьбу сделало гражданские войны во Франции столь затяжными и кровавыми.
Этот расчетливый поступок формально сделал Генриха Наваррского главой французских протестантов, дополнительно к тому, что он являлся правителем одной из наиболее значительных провинций, фактически государств, образовавшихся внутри королевства. Чтобы завершить это начинание, он вместе с сестрой поехал в Лa-Рошель, где был принят, как утверждает в своих мемуарах Сюлли, с почестями, сопоставимыми с теми, которые оказывают королю Франции, — видимо, задним числом ему это представлялось именно так, хотя в действительности дело обстояло несколько иначе. У обитателей укрепленного города были определенные резоны принять у себя короля Наваррского, однако тому пришлось сперва направить муниципальным властям письмо, в котором он обещал уважать вольности ларошельцев. Перед лицом недоверчивых горожан, в свое время с трудом переносивших авторитарный стиль правления его матери, он заявлял, что пришел как друг, как частное лицо, а отнюдь не губернатор, и передал им список сопровождавших его дворян. Едва ли протестантский город готов был принять в своих стенах виновников резни в Варфоломеевскую ночь, поэтому Генрих счел за благо избавиться от сомнительного Фервака, отправив его посланником ко двору Месье в Бурже. Выполнив эти предварительные условия, он вместе с сестрой был принят, и довольно любезно, хотя почетный шатер — символический знак уважения, на который он имел право, — при этом и не был развернут. После недельного пребывания в Лa-Рошели Генрих совершил инспекторскую поездку по региону, посетив Бруаж, где присутствовал на морском представлении, Сент, Коньяк, Перигё, сильно пострадавший в ходе последней войны, и Бержерак. 6 августа он прибыл в Ажан, важный экономический центр, который контролировал судоходство по Гаронне и в котором мирно уживались католики и протестанты. Поскольку Бордо, большой католический город, отказался открыть свои ворота перед губернатором Гиени, Генрих обосновался в Ажане как временной своей столице.
Печальное зрелище открывалось его взору: не только опустошенные поля, разграбленные и разрушенные замки и крестьянские дворы, но и, что хуже всего, исковерканные человеческие судьбы и души. У людей не было ни малейшего уважения к человеческой жизни, повсюду царило кулачное право, каждый считал, что ему позволено разделаться с противником без суда и следствия, глядя на него как на свою законную добычу. Не принимались в расчет ни религия, ни политическая принадлежность: движимые завистью и чувством мести представители одной партии готовы были обрекать друг друга на гибель. Обезлюдели целые деревни, лежавшие в руинах. В городах царила нужда. Чиновники не получали жалованья, сборщикам налогов нечего было собирать, а если что-то и удавалось взять, то полученным они распоряжались как собственным достоянием. Правосудие не имело ничего общего с праведным судом, превратившись в один из способов грабежа.
